Елена Арсеньева - Крутой мэн и железная леди

Николай едва успел добежать до машины раньше Гришки, но вскочить внутрь не удалось: стал рядом, с трудом переводя дух и изо всех сил делая вид, что так и стоял все это время. А вот и Гришка вывалился из двора, рванул дверцу:

– Поехали!

– Погоди, – протянул Николай как ни в чем не бывало, хотя поджилки так и тряслись. – Я только хотел покурить.

В доказательство он поднял пачку, которую сжимал в кулаке. Наверное, там ни одной сигареты не осталось целой – так стиснул, когда началась стрельба, что…

– Поехали! – Гришка был сам не свой. – Опоздаем!

Николай видел, что Гришкины руки пусты. Наверное, бросил пистолет там, во дворе. Так что теперь бояться нечего. Хотя… хотя, пока они ехали сюда, он даже не подозревал, что у Гришки есть пистолет.

Может, и сейчас прячет под курткой? А сколько было выстрелов? Два? Три? Или всю обойму выпустил?

Нет, не вспомнить. Николай сам чуть не умер от страха, когда услышал стрельбу, а главное, когда понял, кто стреляет…

Новый «БМВ», за которым они сюда притащились, стоял у обочины. Хорошо они его вели, можно спорить, тот мужик даже не заподозрил слежки. Может, он даже и не успел понять, что его кокнули! Царство ему небесное? Или нет? Интересно, Гришка его убил или только ранил? Во дворе что-то орут, но не разберешь, что именно. Наверное, сейчас будут милицию вызывать и «Скорую».

– Поехали!

Надо же, у Гришки рожа совершенно безумная. Наверное, он впервые кого-то мочканул… Николай слышал, будто в первый раз это трудно. Хотя в первый раз вообще всё трудно. Даже рюмку выпить. Недаром говорят: первая колом, вторая соколом, третья мелкой пташкою. Но Гришка что-то очень уж трясется. Интересно, как парень еще работать сегодня собирается, в таком-то состоянии? Или не собирается?

Ладно, хватит его дразнить. В самом деле, пора отсюда убираться, пока кто-нибудь не заметил, что около этого дома, когда во дворе стреляли, стоял приметный такой светлый фургончик. Да еще эти буквы на боку…

Черт, как бы не вляпаться в историю!

Николай вскочил за руль.

Оглянулся в салон – Гришка сжался в комок на диванчике.

– Куда едем-то?

Прозвучал ответ… очень конкретный.

Да, похоже, парень дошел до полного предела, лишних вопросов ему задавать не стоит, можно сильно нарваться. И все-таки удержаться невозможно:

– Слушай, а что там за шум такой? Выстрелы? Или мне послышалось?

И тут же словно что-то ледяное коснулось затылка. Дурак, зачем его злишь? Вот он сейчас как выхватит из-под куртки пистолет, как шарахнет…

Тихо. Потом послышался ломкий голос:

– Какие выстрелы? Ты что? Там мужики машину ремонтировали около гаражей. Это выхлопы…

Ага, учи отца стебаться! Получше ничего не мог придумать? Шоферу рассказывать, как звучат выхлопы!

– Ну да, я так и понял, – ответил Николай как можно небрежней и завел мотор.

Осторожно обогнул «БМВ», чтобы, не дай бог, не зацепить.

Эх, вот это машина! Такой машины у него вовеки не будет.

Не будет? А что, если… Хозяин-то, судя по всему, не скоро сядет за руль…

Жаль, не обратил он внимания, включил тот мужик сигнализацию, когда выходил с этой своей долговязой лялькой?

Наверное, включил. Он же определенно к ляльке мылился на всю ночь, разве мог такую роскошную тачку без охраны бросить?

Да не фиг ли с ней, с этой сигнализацией? Это ведь только против лома нет приема, а что один человек наладил, другой завсегда изломать может. Главное, поскорей, поскорей…

– Да, надо спешить, – Николай увеличил скорость. – Проваландались тут, нагреют нас, ох, нагреют, когда приедем!

Гришка молчал.

Николай покосился в зеркальце заднего вида, в которое видно было, что происходит в салоне. Но Гришка, гад, словно почуял его взгляд: взял да и задернул шторку, которая отделяла салон от кабины.

Николай только плечами пожал.

Дурень, ну дурень же ты, парень! Дать умному человеку в руки такой козырь – и думать, что он с него не пойдет? Наи-и-вный, дитя малое…

– О-о, я больше не могу… – выдыхает Лев сквозь стиснутые зубы и тяжело откидывается на спинку дивана. Его грудь в мятой джинсовой рубашке так и ходит ходуном, как если бы он дважды или трижды пробежался с первого этажа на пятый и обратно, а вовсе не… а вовсе не имел дела с этой красивой и, кажется, очень хитрой женщиной. И очень опасной, очень… От этого общения он не только начал задыхаться – у него даже волосы на затылке взмокли, поэтому он сейчас закидывает руки за голову и ерошит вспотевшую шевелюру. Давно надо было постричься, дураку. Впрочем, такое ощущение, будь он даже обрит наголо, его лысина сейчас тоже взмокла бы!

Вот же чертова баба! Совершенно заморочила ему голову, до инфаркта, можно сказать, довела… а сама как огурчик!

Лев бросает на нее взгляд из-под ресниц.

И впрямь как огурчик. Платье у нее зеленое, и за эти два часа беспрерывных разборок в насквозь прокуренной комнате розово-загорелое лицо ее, поразившее его в первую минуту живым румянцем, сделалось бледным – натурально огуречного цвета! То есть он ее тоже умудрился хорошенько достать.

Да что проку-то? Что проку-то?! Все, что между ними было, происходило, как говорится, не для протокола!

И, скрипнув от ярости зубами, начальник следственного отдела городского УВД Лев Муравьев в двенадцатый раз (может, на самом деле только в четвертый, но нынче ночью такая экстремалка происходит во времени и пространстве, что один раз идет за три, все равно как годы при начислении северной пенсии!) спрашивает:

– Значит, вы не знаете его фамилию?

Вот сейчас она взмахнет ресницами и, раздув ноздри, вызывающе бросит:

– Не знаю. Не знаю! Сколько раз повторять?!

Все это уже было, и ресницами она махала не единожды, так что под ее ввалившимися глазами залегли темные тени от осыпавшейся туши.

Что за дешевкой она красит глаза? Уж доходы-то у нее, наверное, не маленькие, могла бы купить тушь качественней, подороже. Или такая скупердяйка?

Этого Лев Муравьев не знает. Зато заранее знает, что сейчас он снова спросит:

– То есть вы пригласили к себе домой незнакомого человека?

А она воскликнет:

– Да не приглашала я его! Не приглашала, понимаете? Он сам за мной потащился!

После этого Лев процедит иронически:

– Не виноватая я, он сам пришел?

А она зыркнет на него из-под своих полуосыпавшихся ресниц, прикусит губу, на которой уже не осталось помады, и замкнется в угрюмом молчании, а он начнет потирать ноющую шею, курить, тяжело дышать и думать, что редко, редко ему так не везет, как не повезло в этот майский вечер, в этот богом данный выходной, когда его занесло в гости к старинному приятелю, и они вышли покурить на балкон как раз вовремя, чтобы услышать выстрелы во дворе и увидеть, как человек, только что стоявший около соседнего подъезда, медленно сползает по ступенькам, обнимая колени высокой женщины, а она по-дурацки машет руками и кричит, словно сумасшедшая: