Вадим Агапов - Гроссмейстер

Ребята подарили бюсты Петра первого и Александра третьего, знают мои пристрастия!

Вспомнил, что Петр свою жену услал в монастырь, где гнобил много лет. Вспомнил еще кое-кого и его жену. И Ленина. Он писал: развод – это не распад семейных связей, а напротив, укрепление их на демократических основаниях.

Развод. Написал это слово и не могу поверить! Сказал бы кто лет десять тому назад, не поверил бы! Один Погожа оказался прав, сказав тогда, что она мне не подходит. О себе, небось, думал!

Говорил Дзержинский: где любовь, там должно быть и доверие. А какое тут к черту доверие?

Борису я сумею объяснить, он – меня поймет, взрослый уже. А Маргарита? Как ее успокоить?

Тяжко мне, ох как тяжко! Но решил сесть и записать, о чем думаю. А иначе, мысли, переживания, как кислота, выжгут меня изнутри. Лучше я их выплесну на бумагу!

Вначале шок был. Потом злость – говорил же тебе, дураку! Сколько раз говорил? Не спасет машина, какая бы крутая ни была. Доигрался, доездился!

Ох, Борька… подвел ты меня, как подвел! Кому все передам? Кто останется после меня? Я на тебя рассчитывал, а теперь…

И вот беда, поговорить-то не с кем. Не верю никому! Сочувствиям их грош цена. Рожи кривят свои, мол, соболезнуем, а потом идут по ресторанам и жрут с аппетитом.

Димыч, вот он и правда переживает за меня, не отходит ни днем, ни ночью. Как пес верный…

Хорошо, что девочки моей сейчас рядом нет… пусть уж лучше звонит каждый день…

А Мироныч, своих детей нет, так и не понимает, что значит сына потерять.

А вот кто меня больше всего бесит, так это Нинка. С тех пор как развелись, сколько лет просвистело… Обвинять вздумала меня. «Не уследил»! надо же такое сказать?

Все-таки права моя девочка, лучше будет, если она сейчас прилетит ко мне. Очень ее жду!

Вывод: нужно уметь подняться каждый раз, когда падаешь.

А как он мне сына напоминает! Даже как-то оговорился, назвал его Борей…

Карл Маркс сказал однажды: любовь родителей наиболее бескорыстна.

Стареем мы все! Мироныч сегодня меня поразил, говорит, что не радует его ничего, как это было раньше. А я подумал, что мне повезло – все-таки молодая жена, она бодрит!

А ты, говорю ему, завел бы себе кого, а то даже смеяться перестал! Радоваться надо, что живы, что еще что-то можем. Да не рыться в памяти, если хочешь быть счастливым. А он мне про трудности какие-то, да про заслуги, так я ему ответил: покойников ценят по заслугам, а живых – по финансовым средствам! А их, слава Богу, достаточно. А непреодолимая трудность одна – смерть. Все остальное вполне решаемо. Никогда не думал, что наш толстяк пессимистом станет.

Боль такая в сердце, что решили, что у меня инфаркт…

Что может быть страшнее, чем пережить своих детей?…

Я не верю! Не верю, что ее нет. Моей доченьки, моей принцессы… Ее просто нет дома. Я у нее в комнате, а она еще не вернулась… я буду ее здесь ждать… день, месяц, год, всю свою оставшуюся жизнь… иначе к чему все это?

Я только не понимаю – за что? Вину предков искупают потомки…

Грош цена тогда Твоим заповедям! «Раскаявшийся грешник стоит двух праведников». Разве нет?

Сколько лет я каялся, свечки ставил, церквям деньгами помогал, службы заказывал, молитвы… и что? И к чему все это?

За что?

Будь ты проклят!

Поверю, только когда моя дочь вернется живой и невредимой!

Больше ничего писать не буду, нет ее, нет жизни, нет смысла…

Все утро я честно штудировал дневник Сердюкова, усиленно отгоняя мысль, что читать чужие письма некрасиво. Для поисков его дочери там и правда не оказалось ничего полезного. Но теперь я смотрел на Сердюкова совсем по-другому. Словно занимался лечением хорошо знакомого человека…

Днем мы с Арсением сидели на скамейке в небольшом уютном садике Аничкова дворца. Несмотря на близость Невского проспекта, здесь было тихо, ибо высокая каменная стена и мощные деревья значительно приглушали шум, а нежные зеленые листики и распускающиеся цветы на многочисленных клумбах вызывали ощущение загорода. Я зевал, потому что не выспался: вначале мысли о деле не давали заснуть, а потом какие-то кошмарные сны про пропавших детей заставляли меня вздрагивать и просыпаться. К тому же Арсений в три часа ночи прислал мне смс: «Представляешь, в России ежегодно пропадает 20000 человек!» И еще одно сообщение: «синдром Бенджамина Кайла!» Я посмотрел в Яндексе, но то ли ошибался Арсений, то ли Яндекс не знал такого синдрома, предлагая Кайла заменить на Баттона, а Бенджамин Баттон оказался персонажем из фильма – словом, эта ночная переписка также не способствовала моему сну. Когда я спросил его при встрече, что он от меня вообще хотел, Арсений честно признался, что ему не спалось, а очень хотелось пообщаться. Если не можешь изменить друга – отключай телефон! Так я и сказал своему приятелю, что в следующий раз буду на ночь выключать звук в телефоне.

– Аристотель бы этого не одобрил, – хмыкнул Строганов. – Итак! Звони Андрею и дай мне с ним поговорить. Это раз!

Я выполнил приказ начальства и набрал номер своего друга Андрея Стахеева, который работал доктором на «скорой помощи». Арсений схватил мой телефон и стал вышагивать по песчаным дорожкам садика. Я, решив, что бежать за ним прислушиваясь к разговору довольно глупо, остался сидеть на скамейке.

– Перчатки и скотч ты взял? – поинтересовался у меня Арсений после того как завершил свои переговоры. Я кивнул. (Из принципа не буду расспрашивать, о чем они говорили!) – Это два.

– Мы идем в квартиру маньяка? – посмотрел я на Арсения.

– Это три, – подтвердил он. – Кстати, его зовут Владимир.

– А за ним не могут следить? Ну, официальные органы, полиция там…

– Это еще зачем? – он пожал плечами, отрицательно покачал головой и добавил: – Вообще, активность следствия резко снизилась. Они отработали все свои версии. По горячим следам, так сказать… ну, мониторят морги, выезжают на трупы неизвестных женщин… Но энтузиазм их иссяк. – Арсений воздел руки к небу.

– Думаешь? – засомневался я. – Тут такие большие фигуры замешаны! Деньги! Положение…

– Это правда, – согласился Арсений. – Начальники отчитываются, требуют с подчиненных, только вот… только вот подчиненные их энтузиазм не разделяют. Во-первых, слишком разные зарплаты… а потом, многие люди богобоязненные!

– Не понял? – я с изумлением воззрился на Строганова.

– Ну, смотри, – вздохнул он, – ты, когда в том дворце очутился, о чем подумал?

– Не знаю, – я пожал плечами. – Может, папашу пожалел: денег много, а счастья нет… К тому же, я когда прочитал его дневник… – я хотел поведать ему о своих впечатлениях, но Строганов меня перебил: