Адриана Мэзер - Призрачный омут

Вроде все нормально. Я осторожно достаю конверт, зажимая фонарик под мышкой, раскрываю его и нахожу новый конвертик, только этот совсем старый. Он подписан бабушкиным почерком:

«Письмо бабушке Хэкстон

(Марии де Лонг Хэкстон)

от ее кузины Хелен Хопсон.

Касательно крушения «Титаника».

Сердце мое начинает биться быстрее. Разве подобные редкости не должны храниться в музее? Оно настоящее? Осторожно вытаскиваю сложенную бумагу.

«Понедельник

НЬЮ-ЙОРК, РИВЕРСАЙД-ДРАЙВ, 210

Дорогая кузина Мария.

Тетушка Майра и дядя Гарри дома, целы и невредимы, учитывая через что им пришлось пройти. Они морально истощены, но в остальном в порядке.

Когда корабль столкнулся с айсбергом, тетя Майра заметила, как за иллюминатором проплывает гигантская ледяная стена. Свет еще горел, и она поняла, что случилось, а потому разбудила дядю Гарри и слугу, чтобы помог ему одеться. Дядю одолел такой мандраж, что его пришлось поднимать из постели и практически тащить на себе. Они выбрались на шлюпочную палубу, где было мало людей, так что первыми покинули лайнер. Дядя с тетей тепло оделись, так что от холода не страдали, но лодка была переполнена, сидячих мест на всех не хватало. В таких условиях они ждали помощь, всматриваясь в горизонт. Ночь была столь ясной, что низко висящие в небе звезды казались людям огнями плывущих вдали кораблей. Когда забрезжил рассвет, лодку почти полностью окружал лед, но к ним пробивался маленький пароход. Команда его делала все возможное, чтобы спасенным было удобно: отдала свои постели и почти всю одежду. Они стремились убедиться, что сделали все, что в их силах, чтобы облегчить страдания людей. Лично я верю, что возвращение всей нашей семьи без потерь – пример настоящего чуда.

Мама знает, новость о крушении «Титаника» она приняла с присущей ей выдержкой, но все мы измотаны. Мы не получали от дяди с тетей ни единой весточки до вечера четверга, почти до самого их возвращения. И каким же облегчением стало их возвращение!

Виновата, что письмо вышло таким коротким и отрывочным. Может, позже удастся выкроить время, чтобы подробнее тебе обо всем рассказать. И желательно поскорей, чтобы твоей бедной больной голове не стало хуже.

Мама просит передать, что когда-нибудь обязательно отправит тебе портрет папы, а еще постарается раздобыть свой.

Мне стыдно отправлять это куцее письмо тебе – той, которая пишет прелестнейшие письма, – но я уже не в силах терпеть, так что готова отправить хоть маленькую записку, лишь бы сообщить хорошие новости.

За спиной скрипит половица, и, быстро обернувшись, я вижу черного кота. Упитанный, он похож на грушу, сидя на полу в луче фонарика. Что за прикол? Со всех ног устремляюсь к лестнице, сжимая в руке письмо.

По крутым деревянным ступеням мчусь так быстро, что поскальзываюсь и пролетаю остаток пути на пятой точке, вываливаясь на пол в коридоре, как мешок картошки. Письмо я держу на вытянутых руках, чтобы случайно не помять его. От резкой боли фокусируется зрение. Запираю дверь на чердак, ощущая вину за то, что оставила там кота.

– Сэм! – зовет папа, кажется, с первого этажа. – Это ты шумишь?

– Все в порядке, я просто запнулась! Не волнуйся! – кричу в ответ, уставившись на чердачную дверь.

Ради всего святого… я просто заскочу наверх, заберу кота и сразу же вернусь. Когда я протягиваю руку к щеколде, то ощущаю какое-то движение у самых ног. Кот проходит прямо сквозь дверь, его пузо переваливается при каждом шаге.

– Да ты издеваешься!

Я стою у парапета, глядя на отражения бортовых огней в темной воде. Соленый ветер подхватывает несколько прядей, не схваченных шпильками, и они щекочут мне щеки.

– Полагаю, он вам необходим сейчас, – раздается знакомый голос, я оборачиваюсь.

В руках у Александра мой длинный белый плащ. Удивлена, что он заговорил со мной после той неразберихи в обеденном зале. Но так приятно, что он искал меня.

– Спасибо. Прошу прощения, что сбежала от вас во время ужина.

Почему я вообще убегала? Собираюсь спросить своего собеседника, что он помнит, но вопрос растворяется, покидая мысли. Александр помогает мне просунуть руки в рукава плаща.

– Не стоит беспокоиться. Многие пассажиры плохо выдерживают такие долгие плавания. Признаюсь, в первый день я сам сбежал с обеда.

Он пристально смотрит на меня. Я пытаюсь застегнуть маленькие шелковые пуговицы на лифе плаща, но пальцы, затянутые в кружевные перчатки, постоянно соскальзывают.

– Уверена, жизнь стала бы проще, если бы не нужно было носить эти несносные перчатки.

Я трясу руками и хмурюсь. С каких это пор в моем лексиконе появилось слово «несносные»? Почему я сама на себя не похожа? Александр смеется, прерывая ход моих мыслей, и беспокойство рассеивается, словно дым.

– Именно поэтому я решил ни за что не надевать кружевные перчатки, если придется застегивать пуговицы, – заявляет он.

Я тоже смеюсь, вдыхая морской бриз. О чем я только что думала? Кажется, это уже неважно.

– Прежде чем я сбежала, вы хотели поведать мне одну историю.

– О, да! О том, как мы оказались здесь с вами вместо того, чтобы еще на неделю застрять во Франции с моей невыносимой тетушкой. Прогуляемся?

Он предлагает мне руку, и я с удовольствием ее принимаю. Платье сковывает движения, так что идем мы медленно.

– Как вам известно, несколько трансатлантических рейсов пришлось отменить из-за забастовки шахтеров, [10] Первая забастовка британских шахтеров, требовавших установки значения минимальной заработной платы (1912 г.). так что сотни пассажиров были переведены на борт «Титаника».

Киваю. Кажется, я слышала об этом.

– Что ж, мы с отцом отправились в Париж по делам, а тетушка каким-то непостижимым образом уговорила нас остаться на ее день рождения. Мы использовали все отговорки, какие сумели придумать, но она и слышать ничего не хотела. – Александр смотрит на меня, пока мы идем. – Саманта, ее дети орали круглыми сутками, а друзья оказались первостатейными снобами, которые говорили только о бриллиантах и шляпах с перьями. А сама тетушка каждый час подводила меня то к одной, то к другой юной леди, которая, по ее мнению, могла бы составить мне выгодную партию.

– Звучит невыносимо. Особенно часть про «выгодную партию». – Я всматриваюсь в его лицо. – Осмелюсь спросить, сколько вам лет?

– Семнадцать. В январе исполнится восемнадцать.

– Хм-м, да… Вы слишком юны.

– Вы так думаете? – улыбается он.

– Уверена.

– Жаль, вы не можете сказать это моей тетушке. Мимо нас проходит группа мужчин в цилиндрах, споря, кто из них лучший игрок в карты.