Елена Арсеньева - Твой враг во тьме

– Это за… – Шеф осекся, но Самурай уже знал ответ.

– За того рыжего «кабана», что ли?

Молчание – знак согласия.

Самурай хохотнул. Ого! Вот это ставка больше, чем жизнь! А им с Македонским причитались какие-то несчастные сто семьдесят пять тысяч на двоих, да и то было выдано всего по двадцать пять аванса. Неужели шеф их сдал, чтобы не платить остальное? Нет, не так надо ставить вопрос: неужели сегодня ночью к шефу пришли, чтобы забрать этот чемодан туда же, откуда его доставили?

Ну что же, очень обыкновенно. Люди по сути своей довольно однообразны, и если сосед прирезает в переулке соседа, которому давно должен некую сумму, уже все сроки вышли, а отдавать нечего или просто неохота, – то не стоит думать, будто таких же пошлостей не устраивают на Олимпе заказных убийств. Хотя скорее возврат денежек – лишь одна из составляющих данного момента. Здесь все смешалось: и обрубание хвостов, и охота за картотекой, в которой, как предполагал Самурай, содержались не только исчерпывающие сведения о сотрудниках, их слабостях, пристрастиях, достоинствах и недостатках, близких людях, возможных местах отхода. И его с Македонским дела там были, конечно, и сведения о его погибшей семье…

Самурая вдруг качнуло. Он не был дома месяц. Несчастье произошло три недели назад. Значит, когда две недели назад его «сватали» вторым номером к Македонскому, ни Аси, ни мальчишек, ни Марьи Гавриловны уже не было в живых! И если шеф и впрямь настолько осведомлен о своих сотрудниках, как уверял Македонский, он наверняка знал о случившемся! Знал – и ничего не сказал, потому что тогда сорвалась бы акция и в его кабинете не прижился бы туго набитый чемодан.

У Самурая задрожала рука, до того захотелось вот сейчас, немедленно, изрешетить шефа пулями, но он сдержал себя. Все это уже не имело значения. Его сердце осталось в прошлом, оно зарыто на том маленьком кладбище, где лежат они все… но рассудок еще вполне жив. И Самурай не должен забывать о том человеке, ради которого все это устроено судьбой!

Усилием воли он вернул мысли в прежнее русло. Значит, так. В картотеке содержатся сведения не только о сотрудниках, но и о новых заказах. А также о новых и старых заказчиках… Вот о ком печется шеф даже на пороге смерти. Все-таки правдивы, наверное, слухи, будто раньше он был не просто партийным функционером, а трудился в «конторе глубокого бурения». Старая закалка – «раньше думай о Родине, а потом о себе»!

Он резко мотнул головой.

Пожалуй, молчание несколько затянулась. Пора уж дать поговорить другу «макарушке».

– Ну ладно, – сказал, спокойно глядя в помертвевшие глаза шефа. – На посошок один последний вопрос. Чтобы сэкономить мне время.

– Я не знаю, – чуть слышно пробормотал шеф, – клянусь, я не знаю, кто заказывал…

Самурай взглянул на него чуть ли не с восхищением. Ну надо же! Прав он был насчет закалки. Это ж Зоя Космодемьянская, это ж сущий руководитель «Молодой гвардии» Олег Кошевой, а не главарь киллеров! Одной ногой в могиле стоит, а все выгораживает своего прямого и непосредственного заказчика. Вот она, старая гвардия! Ручная работа, теперь таких людей не делают… гвозди бы делать из этих людей… Но если по правде, имя заказчика Самурая не особенно интересовало. Ему требовалось совсем другое. А потому, поднимая пистолет, он спросил о том, ради чего, собственно, пришел сюда:

– Как настоящая фамилия Македонского?

Лёле стало жарко. Но тьма внизу колыхнулась, сгустилась в подобие маленькой человеческой фигурки.

Тот жуткий мохнатец, которого Лёля заперла в комнате? Нет, это нормальный человек, только маленький.

Ребенок, что ли?

Мысль сначала показалась дикой: здесь, в этом странном, пугающем месте, – ребенок? Откуда бы ему взяться?

Лёля боязливо ступила на порог, замерла, но маленькая ручка вцепилась в пальцы, потянула:

– Скорее, ну! Если дверь открыта слишком долго, на пульт проходит сигнал тревоги. Ты что, хочешь, чтобы тебя сцапали?

Лёля зашевелилась. Дверь закрылась.

В холле было куда темнее, чем на улице, Лёля напряженно всматривалась в светлое пятнышко маленького лица:

– Ты кто?

– А ты?

– Лёля.

Хихиканье:

– Ляля? Какое смешное имя!

Впервые она радостно рассмеялась в ответ – да ведь и правда смешно!

– Нет, не Ляля. И не Люля. Меня зовут Ольга, но мама с папой называют Лёлей. Я уже привыкла.

– Мама с папой? – В тоненьком голоске зазвучал неподдельный интерес. – Ладно врать! Откуда у тебя мама?

– Привет! – растерялась Лёля. – У всех есть мамы. Откуда, по-твоему, мы все взялись? Нас мамы родили.

– Ну, это понятно, – по-взрослому вздернулись и опустились маленькие плечики. – Это все знают. Но ведь потом мамы уходят в рай, ты разве не знала?

Утихший было озноб возобновился с новой силой.

– Как это? – выдавила Лёля. – Почему это – уходят?

– Не знаю, – опять дрогнули плечики. – Так всегда бывает. Папина мама ушла в рай, и доктора, и Асана, и Любкина, и Юлина, и всех, кого я знаю. Почему же, интересно, твоя мама не ушла?

В этой речи звучало смешение несуразной наивности и недетской серьезности. Лёле стало разом и страшно, и стыдно. Она присела на корточки, пытаясь разглядеть ребенка.

Худенькое личико, темные мягкие растрепанные волосы, стриженные в скобку. Большие глаза, в которых играют блики лунного света. Одет ребенок в футболку, шорты, тапочки.

– Ты кто? – спросила Лёля шепотом. – Ты мальчик или девочка?

Ребенок хихикнул:

– Конечно, девочка. Меня Олеся зовут. А папа зовет просто Леся. Мне семь лет, а тебе?

– Двадцать пять.

– О, да ты почти такая же старая, как все! – разочарованно протянула Олеся. – А ты здесь для меня?

– Как это? – настороженно спросила Лёля, выпрямляясь.

– Ну – как? – удивилась Олеся. – Мне же скучно бывает. И папа иногда мне кого-нибудь привозит. Недавно здесь была Юля. – Девочка вздохнула. – Юля была такая хорошая, она научила меня в куклы играть. Я раньше, до Юли, была такая глупая! – Олеся тоненько рассмеялась. – У меня знаешь сколько кукол! Ого! Сто, сто, правда! – горячо выкрикнула она, хотя Лёля и не думала спорить. – Звери всякие, вот такие, – подняла руку над головой, – и куклы-девочки, куклы-тети. Но я раньше думала, что они просто так должны сидеть. Юля меня научила играть, как будто я мама, а куклы – дочки. Но я не люблю играть в маму, потому что придется уходить в рай, а куклы останутся одни. Лучше играть в гости, в школу…

– Ты ходишь в школу?

– Нет. – Девочка тяжело, печально вздохнула. – Мне нельзя. Да и куда? В деревне школа есть, но доктор боится меня отпускать к детям. Ну и вообще… – Она задумчиво поковыряла тапочкой ковер. – Нет, я не люблю учиться. Хотя с Юлей было интересно, я бы, наверное, согласилась, но Юля ушла в деревню… – Олеся опять вздохнула.