Юрий Герман - Повести и рассказы о советской милиции

вот что он наблюдал. У одного такого денежного туза попросили закурить. Он, конечно, спокойно предлагает сигарету. Попросивший закурить тут же отдает мелкую монету – стоимость сигареты. И этот человек, который может запросто купить что угодно – огромный самолет, целый остров, даже маленькую страну, – как ни в чем не бывало кладет в карман монетку.

– Отец подвернет гайку – целковый, – продолжал

Славка. – Ерунду какую переставит – пятерка. А потом хвастает: олухи, мол, крану цена рубь с полтиной, а хозяева трешку переплатят и еще рады, благодарят… Не могу я так.

Вон и Сергей такой.

– Какой? – насторожился я.

– Не нравится ему ходить по людям, рубли сшибать. Он ведь до того, как пастухом стал, в фотоателье работал.

Ходил по хуторам. Брал заказы на увеличение фотокарточек. Сам фотографировал. Вернее, только щелкал. Пленку ему заряжали в ателье. Халтурщики. Лишь бы нахапать побольше… Он рассказывал, а я вспоминал, как отец водил меня по квартирам. У отца дело, правда, побойчей. Подоходней. Но ведь тоже противно…

– Конечно, веселого мало, – согласился я. – Значит, Слава, одна у тебя дорога – учиться.

– Верно, – вздохнул парнишка. – А меня возьмут?

– Это от тебя зависит. Вот ты Сергея уважаешь…

– Уважаю, – убежденно сказал подпасок.

– Это хорошо, конечно. Но если бы у него еще какая-нибудь специальность была…

– Кому-то и стадо ведь надо пасти…

– Скоро, наверное, все пастухи будут со средним образованием. Или придумают какую-нибудь механику взамен тебя с Сергеем и Выстрела. Уже сейчас электропастухи есть…

– Это только в книжках пишут. А Сергей интересуется кое-чем. Все время «Неделю» таскал. Там про всякое пишут, интересно.

«Неделя»! Чава, значит, брал у Ларисы газету. И

кое-какие номера не возвращал. По-свойски. Может быть, и тот номер?

– Слава, ты, кажется, всех ребят знаешь?

– Ну… – промычал он, почуяв, что заговорил я об этом неспроста.

– Поучил бы мальчишек уму-разуму. Жалуются хуторские…

– А что? – попытался он состроить невинное выражение на своем бесхитростном лице.

– Не знаешь? – усмехнулся я.

– Нет…

– Человека обидели. Крепко. (Славка стал смотреть на своих коров.) Ведь не подумали, что у него, может быть, горе. (Мальчуган испуганно посмотрел на меня.) У Ледешко обобрали яблоню.

– К нам тоже на баштан лазают за кавунами. Баба Вера на них метку ставит, букву «К». Думает, поможет. Все равно таскают.

– Приятно ей?

– Подумаешь, – махнул он рукой, – три-четыре кавуна!

Не обеднеет…

– Считаешь, пустяки? (Славка промолчал.) А если Ледешко эти яблоки для больного берегла? Сейчас яблок мало, сам знаешь. Только скороспелки.

– Кто же это у нее заболел? – спросил паренек.

– Жена сына, сноха. – Я посмотрел ему в глаза. – Это правда. На Севере она. Витамины нужны…

Славка потупился. Такой оборот дела заставил его задуматься.

Больше про яблоки я ему ничего не говорил.

…Через два дня у меня была Ледешко.

– Выхожу раненько утром скотину кормить. Гляжу, у самого крыльца что-то темнеется… Не поверите, товарищ начальник, яблоки мне возвратили. Может, даже больше, чем взяли. Усовестились, значит, пацаны… Я с почты.

Послала сыну посылку. – Ледешко сияла. Не знаю, отчего.

Оттого ли, что правда восторжествовала, или ей было приятно раскаяние Славки и его попытка замолить свою вину, что тронуло сердце сварливой женщины. – И что еще, товарищ лейтенант, кавун большой приперли…

– А на нем буква «К»? – не удержался я, улыбнувшись.

– Действительно, буковка была, – удивилась старуха. –

А вы откуда знаете?

– Милиция все знает, – сказал я загадочно. Окончание этой истории я узнал позже. Оказывается, ущерб Ледешихи был возмещен за счет яблок из личного сада кузнеца Петриченко. Пацаны под руководством, конечно, Славки на сей раз устроили набег в соседний хутор, в Куличовку, подальше от своих сельчан. В общем, сделали хорошее…

Правду говорят: дорога в ад вымощена благими намерениями.

Теперь пострадавших было двое: Ледешко и колхозный кузнец.

20

«Димчик, дорогой!

Я живу у тети Мары. Мама с папой в своей Паланге.

Погода там плохая, холодно. Папа пишет, что с удо-

вольствием сбежал бы, но маме жалко денег, отданных за

путевки. Я их очень жду. Тетя Мара держит меня в

„ежовых рукавицах“ и говорит, что никогда больше не

возьмет на себя „такой ответственности за судьбу не-

весты на выданье“. А мы с тобой думали, что она совре-

менная и своя. Она в восемь часов загоняет меня домой. В

кино я могу ходить только на утренние сеансы. На них

идут не все картины. При маме и папе я смотрела все.

Пусть только поскорей приедут наши предки! С тетей

Марой я и разговаривать не буду. Видишь, какие на самом

деле люди? Я теперь поняла, что говорят они одно, а ве-

дут себя иной раз по-другому. Конечно, хорошие встре-

чаются. Почему ты не пишешь? Я за тебя волнуюсь. Не-

давно прочитала в газете, что один милиционер задержал

опасного преступника, но сам при этом был смертельно

ранен. Ему после смерти дали орден. Димочка, ты всегда

ходи с наганом. И попроси себе собаку. Такую, как Мухтар.

Они налетают на преступников первые и часто спасают

милиционеров. Если тебе не выдадут собаку, я напишу

Юрию Никулину и попрошу, чтобы он помог мне достать

овчарку. В крайнем случае, попрошу у дяди Феди. У их ов-

чарки щенки. Ты его вырастишь и научишь. Ответь на мое

письмо сразу. Ты там все-таки один, и мне тебя жалко.

Крепко тебя целую. Аленка».

Не подозревая, Алешка выболтала в своем письме многое. Я был один, а она, выходит, не одна. Первая любовь. Я завидовал своей сестренке. Представляю, какой натиск выдерживает тетя Мара, наша старинная приятельница и сослуживица мамы. Она и так всего боится в жизни. А тут Алешка – упрямая, своенравная. Отец ее всегда баловал. Бабушка говаривала: «Вырастишь на свою голову. А от прыткой козы ни запор, ни забор…»

Но откуда эти страхи за меня? Любовь… Она, видимо, вообще делает человека мудрее.

Стало быть, сестричка впервые по-настоящему задумалась о людях. Лишь бы у нее все хорошо получилось.

Первое чувство, как колея: ляжет правильно, потом всегда будет выходить красиво. Очень бы мне хотелось посмотреть на того, из-за которого Алешка воюет с бедной тетей

Марой и о ком, наверное, думает засыпая.

Да, как ни верти – грустно. Бегут, значит, годы, детство уплывает все дальше и дальше, с бабушкиными румяными пирожками, с безмятежными воскресными утрами, с ожиданиями праздников и взрослой жизни, наполненной свободой и свершениями всех желаний…