Сэм Борн - Праведники

— Ну так вот. Макрей был известным всей округе сутенером. В нашей базе он числится как минимум пару десятков лет. Держал заведение на Атлантик-авеню. Этакий старый добрый, я бы даже сказала, консервативный бордель. Койки, девочки, бухгалтерия — все под одной крышей.

— Понятно. А как быть с тем, что его убили прямо на улице? Не кажется ли вам, что это несколько странно? Неужели убийцам было так трудно расправиться с ним в каком-нибудь более укромном месте и спрятать труп?

— Это обычное бандитское убийство. И труп, брошенный на виду у всех, соответствует типичному почерку таких преступлений. Когда средь бела дня джип нагоняет на светофоре другую машину и открывает по ее стеклам ураганный автоматный огонь, никто ничему не удивляется. Убийство Макрея — это урок не столько самому Макрею, сколько другим, таким же как он. Тем самым убийцы хотят сказать: «Посмотри, что мы сделали с ним. То же самое мы можем сделать и с тобой».

Уилл перенес все, что услышал, в свою записную книжку, искренне поблагодарил собеседницу и, отойдя в сторонку, набрал номер ответственного секретаря отдела городских новостей. Впрочем, надиктовать заметку ему не дали, сказав, что он вполне успеет доехать до редакции и написать ее лично. Когда Уилл спросил, на что он может рассчитывать, ему пообещали сто строк. Он не удивился, поскольку отлично представлял себе требования «Таймс» и понимал, что последнее в жизни Макрея приключение никак не тянуло на первую полосу.

При этом никто — ни ответственный секретарь редакции, ни офицер по связям с общественностью из полиции, ни встреченные им здесь коллеги-репортеры — не знал, что в карьере Уилла это было первое убийство. В «Берген рекорд» тоже была своя криминальная колонка, но Уилла к ней не подпускали на пушечный выстрел.

Уиллу казалось, что он заметил одну весьма любопытную деталь в связи с убийством Макрея. Но он не дал себе труда поразмышлять над этим. В конце концов, он приехал сюда последним. И надо быть самовлюбленным болваном, чтобы всерьез полагать, что эта подробность не была замечена никем, кроме него.

Суббота, 00:30, Манхэттен

Уилл кликнул «Отправить», закрыл почтовую программу, откинулся на спинку кресла и потянулся. Ему ужасно хотелось спать, и одновременно он никак не мог справиться с возбуждением. Он медленно огляделся по сторонам. Корреспондентский зал был почти пуст. Лишь в дальнем углу вовсю трудились над выпуском «свежие головы» из ночной смены, внося последнюю правку в номер, который уже через несколько часов будут листать за завтраком две трети жителей Манхэттена.

Уилл решил размяться и пружинистой походкой отправился в путешествие по узким проходам. Голова у него гудела, но на душе было легко. Как бывает всегда в первые минуты после написания заметки. Время от времени он украдкой бросал взгляды в сторону ночной смены. Все сидели молча, уткнувшись носом в мониторы. Слышалось только ритмичное постукивание компьютерных клавиш да мерцал экран телевизора, настроенного, как всегда, на Си-эн-эн, но с выключенным звуком.

Корреспондентский зал выглядел так, как и должен был выглядеть: пчелиные соты с множеством ячеек, отделенных одна от другой невысокими перегородками и рассчитанных на четыре рабочих места каждая. Из окна, напротив которого располагалась его ячейка, открывался унылый вид на кирпичную стену соседнего здания — задний фасад одного из театральных заведений Бродвея, украшенный выцветшей афишей древнего как мир мюзикла.

Ближайшим к Уиллу соседом по ячейке был Терри Уолтон. Бывший шеф-редактор корпункта «Нью-Йорк таймс» в Дели, между прочим. Каким образом он вновь оказался в Нью-Йорке, Уилл не знал. Эту историю покрывала завеса тайны. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что это было наказание за некую провинность. Но вот за какую именно? На столе Уолтона неизменно царил поистине бухгалтерский порядок — два маленьких бюстика на девственно-чистой полированной поверхности, и больше ничего.

Уилл давно обратил внимание на то, что все бумаги Уолтона были исписаны настолько мелким и убористым почерком, что с расстояния всего в метр уже походили на настоящие шпионские шифровки. Разобрать написанное было решительно невозможно. Уилл подозревал, что со стороны Уолтона это была намеренная предосторожность. Он позаботился о том, чтобы никто, кроме него, не имел доступа к его бумагам. Что ж, интересно, было в них такого ценного? Репортер отдела городских новостей — а Уолтон теперь был именно им — по определению не мог иметь ничего общего с темами, которые необходимо скрывать от кого бы то ни было, а тем более от своих ближайших коллег.

Рядом располагался стол Дэна Шварца, выглядевший так, будто на нем только что плясала макака. Дэн занимался журналистскими расследованиями. К его рабочему месту невозможно было подойти ближе чем на три шага. Вся поверхность стола и все, что находилось вокруг него в радиусе полутора метров, было завалено всевозможными бумагами, книгами, толстыми подшивками и картонными коробками. Как Уилл ни присматривался, он не смог разглядеть ни единой аккуратной стопочки. Даже из только что вскрытой пачки с чистой бумагой торчали в разные стороны отдельные листки. Компьютер Дэна соответствовал обстановке на столе. Оставалось только удивляться, как вообще можно было видеть что-то на этом мониторе, почти полностью погребенном под ворохом стикеров, испещренных торопливыми каракулями. Каждая вторая бумажка содержала пометку «Срочно!», и бумажек таких насчитывались десятки.

Стол Эми Вудстайн олицетворял собой нечто вроде золотой середины в сравнении с личными рабочими пространствами Уолтона и Шварца. На нем царил творческий беспорядок, но отнюдь не погром. Одного-единственного брошенного на этот стол взгляда хватало, чтобы понять: за ним сидит женщина, у которой, помимо работы, есть в жизни и другие заботы — ребенок, няня, дом. Уилл в который раз принялся рассматривать семейные фотографии в аккуратных рамочках, расставленные по всему столу. У детей Эми были очаровательные кудряшки и неизменные белозубые улыбки. Уилл обратил внимание, что почти на всех снимках они почему-то были с ног до головы перепачканы краской.

Он вернулся за свой стол. Уилл работал в газете еще без году неделя и пока не решился обжить свое личное рабочее пространство по примеру старших коллег. Стол выглядел в точности так, каким он увидел его в первый день. На телефонном аппарате мигала красная лампочка. Уилл нажал на «Воспроизведение» и прослушал оставленную на автоответчик запись: «Привет, малыш. Я знаю, что уже поздно, но как-то не спится. К тому же мне пришла в голову отличная идея, так что позвони сразу, как освободишься. Люблю!»