Георгий Ланской - Синий лед

Электричка дернулась и, набирая обороты, понеслась вперед. Алевтина втащила в вагон тяжелую плетеную корзину, прикрытую шалью, плюхнула ее на деревянную скамью и уселась сама, выбирая местечко потеплее. Под лакированными рейками вовсю работала печь, что для околевшей от холода женщины было весьма кстати. Алевтина неторопливо скинула капюшон дешевого китайского пуховика, размотала платок и расстегнула пару пуговиц, не торопясь раздеться. В вагоне было душновато и почти жарко, но ей пока не хотелось расставаться даже с частичкой своего тепла, а также тяжелого жара, пахнущего мазутом и сотней людских тел, мотавшихся на поезде туда-сюда. Сейчас вагон был практически пуст. В противоположном конце, притулившись к окну, спиной к Алевтине сидела женщина и, похоже, спала, да через скамью, наискосок, прямо на деревянных плашках лежал мужчина, подложивший под голову кожаный портфель. Алевтина покосилась на спящего и скривилась.

Пьян поди, подумалось ей. А, может, просто с работы едет, или с дачного участка, как она?

Женщина поглядела на мужчину внимательнее, и отвергла эту мысль. Нет, не с участка. В глаза бросились дорогие замшевые ботинки, совершенно неуместные за городом, щегольского бежевого цвета. Брюки тоже показались слишком уж… богатыми что ли? Даже в тусклом свете вагонных фонарей было видно: попутчик дорого и хорошо одет. Чего ему в таком виде на дачных участках делать, да еще зимой? Бросив на мужчину еще один взгляд, Алевтина выудила из корзины книжечку со сканвордами и принялась разгадывать ребусы, но от усталости, а, может, от тусклого света, ей это занятие быстро надоело.

За окном, в густющей чернильной темноте замелькали желтые фонари, проскочил переезд, где стоял в оранжевом жилете поверх полушубка промерзший человек неопределенного пола с желтым флажком в руке. Изо рта человека вырывался густой пар.

«Может, мне тоже прилечь? — подумала Алевтина, с завистью глядя на спящего попутчика. — Так ведь разосплюсь. Еще станцию проеду!»

Электричка на сегодня была последней, древней, и абсолютно некомфортной. Днем туда-сюда сновали другие: современные, с вагонами второго класса, мягкими креслами и чистыми туалетами. Даже пахло в них по-другому. На новеньких электричках Алевтина ездить не привыкла, и порой даже боялась чего-нибудь испачкать, да и цена на билет была повыше. Женщина была бы рада сэкономить, но утром больше ничего не шло. Вечером — другое дело, к тому же, если контролеры ленились, вечером были все шансы проскочить без билета. На полустанке, где электричка останавливалась всего на минуту, кассы не было. В положении Алевтины, когда приходилось считать каждую копейку, это было крайне важно, иначе не моталась бы она на далекую дачу за овощами, покупала все в магазине и вместо поездок, сидела бы в тепле у телевизора, наслаждалась речами ведущего, с упоением копающегося в чужих склоках-раздорах.

Чужие склоки, особенно телевизионные и не опасные, Алевтина любила, а вот свои — не очень.

Сыночек, кровиночка, великовозрастный балбес, неожиданно решил жениться, приволок в дом неопрятную волоокую лимитчицу, жующую жвачку, как корова на выпасе. Лимитчица быстро захватила однушку, оккупировала ванную, развесив там свои бесстыжие кружевные трусы, вытолкав свекровь жить на кухню, а чтобы укрепить позиции, немедленно забеременела. Денег в доме катастрофически не хватало. Сын работал в продуктовом, банальным грузчиком, Алевтина получала крохотную пенсию. Лимитчица сидела перед телевизором, слушала сладкоголосого красавца ведущего, и все время хотела есть.

Кабы не вьюжный февраль, необычайно холодный в этом году, Алевтина была бы даже рада необходимости ехать черт знает куда, за овощами, заготовленными еще осенью, на собственном участке. Все лучше, чем торчать под носом ненавистной невестки и слушать бесконечное нытье, смешанное с физиологией токсикоза. Но таскаться по холоду, брести по заваленным сугробами улицам, сидеть до вечера в неотапливаемом доме… На это не хватило бы даже ангельского терпения ведущего с главного канала страны. Куда ему, с московским-то лоском, в наши деревни Гадюкино… Нет уж! Домой, домой! На кухоньку, родную и теплую, куда кровиночка перетащил старый диван для мамы. И пусть молодые за стенкой шушукаются и тискаются, поскрипывая кроватью. На кухне тоже был телевизор, и если его включить, то их лобзаний будет не слышно.

Как же было хорошо раньше! До того как муж, бросив семью, не сбежал к грудастой соседке, не затеял размен, мастерски выторговав свободу в обмен на крохотную хрущевку и дачу. Раньше Алевтина с удовольствием принимала гостей в роскошной «сталинке», с высокими потолками, дорогой мебелью, угощала деликатесами, и с удовольствием ходила по комиссионкам, выискивая залежалые раритеты. После развода все изменилось. На раритеты не было денег, пришлось идти работать в библиотеку, жить впроголодь и в долг, растя сына, на которого папаша выделял мизерные алименты. Не до жиру тут, ноги бы не протянуть!

Электричка стала притормаживать, и вскоре остановилась на очередном полустанке. Алевтина выглянула в припорошенное инеем окно, но название станции заметить не успела, а в темноте все выглядело одинаково. По платформе с гиканьем и воплями пронеслась стайка молодежи, хохоча дурными голосами.

«Только бы не в мой вагон», — подумала Алевтина с надеждой. После скоропалительной женитьбы сына молодежь она стихийно возненавидела.

Ей повезло. Молодежь заскочила в соседний вагон, откуда доносились их вопли и визгливый смех. На попутчиков, впрочем, это никак не повлияло. Мужчина все так же спал, свернувшись клубком, женщина в другом конце вагона, сидела, прислонившись к окну. Пучок волос на ее голове подергивался в такт движению. Их расслабленные позы успокоили Алевтину, и она тоже задремала, настроив внутренний будильник так, чтобы открыть глаза, как только поезд остановится, но на всякий случай женщина положила руку на корзину, где под шалью покоилась свекла и два кочана капусты.

Вагон раскачивался, словно колыбель, и Алевтине снился сон, необычайно яркий, как в молодости. Будто она летом сидит на своей даче, под ногами трется давно умерший кот Васька, а на траве, под старой яблоней, играет сын, маленький и взрослый одновременно, скалится щербатым ртом, а от синих, как васильки глаз, брызжут озорные лучики. И в этом сне Алевтине было тепло и радостно, да так, что даже просыпаться не хотелось. Однако она понимала, что спит, потому что даже во сне чувствовала, как сжимает ручку корзинки с прошлогодним урожаем. И оттого на краешке подсознания тикал невидимый будильник, готовый в любой момент взорваться оглушительным звоном.