Виктория Платова - После любви [litres]

Почему я не владею футбольным клубом?

Почему?

И почему вот уже битый час я стою на балконе, вцепившись руками в поручень?

По той же причине, почему и Эс-Суэйра уже не кажется мне конечным пунктом назначения. У меня еще будет время разобраться в этом, хотя ответ лежит на поверхности – я больше не несчастна.

И еще никогда мир не представал передо мной в таких ярких, таких волнующих красках, еще никогда он не казался таким объемным. Возможно, я ошибаюсь и подобное случалось со мной – нет, не так: подобное уже случилось со мной однажды.

У меня еще будет время разобраться в этом, весы покачиваются, звенят чашками, на одну готова упасть l’amour, на другую – le merde , но сейчас я свободна и от одного и от другого, а десятки Рональдо и десятки Рональдиньо и вправду хороши. Где-то внутри меня, там, где до сегодняшнего вечера располагалась помойка из самых неприглядных воспоминаний (« Осторожно! Радиация!»), играет одинокий саксофонист, и мотив хорошо узнаваем, что-то вроде «UNFORGETTABLE» Ната Кинг Коула. Обстоятельства, при которых я услышала его впервые, не так уж важны.

– …Вы любите футбол? – Вот он и потревожил сопение океана. Голос того, кого я жду битый час – вцепившись руками в поручень.

– Нет.

На кого я похожа с точки зрения фанерной перегородки? Спутанные от ветра волосы, лицо, едва ли не занесенное песком, невнятный профиль (анфас был бы намного выигрышнее), невыразительный голосишко обслуги с ресепшена; теперь я, как никто, понимаю отвергнутого беднягу Доминика.

– Не думал увидеть вас здесь.

– Я тоже не думала увидеть себя здесь. – Не слишком ли провокационно это прозвучало?

Плевать.

– Вы не зарегистрировались.

– Это не моя вина, – тут же уличает меня vip-персона.

– Да, конечно. Но формальности можно отложить до утра.

– Отлично. Значит, сегодня мы…

Vip-персона делает многозначительную паузу, и у меня нет никаких сил дождаться ее окончания.

– Мы – что?..

– Общаемся неформально.

Кто только не клеил меня за последние три года, иногда – такими экстравагантными способами, что выражение «общаемся неформально» выглядит откровенной насмешкой. Почем я знаю, может, это и есть насмешка. Скорее всего.

– Меня зовут Алекс. Алекс Гринблат.

АЛЕКС ГРИНБЛАТ. Имя, принадлежащее знаменитому галеристу и теоретику современного искусства, я лично отправила письмо Алексу Гринблату два месяца назад. Какова вероятность того, что знаменитый галерист, презрев свои нью-йоркско-парижско-лондонские дела и сделав ручкой яйцеголовым снобам, появится в заштатной Эс-Суэйре?

Никакова.

Какова вероятность того, что человек, стоящий за фанерной перегородкой, – полный тезка знаменитого галериста и сам является снобом?

Три, максимум – пять процентов. Уже кое-что.

– Не думала увидеть вас здесь.

Я возвращаю Алексу Гринблату фразу, сказанную им самим: отскочив от зеркала моего рта, она упирается в лицо Алекса Гринблата солнечным зайчиком. Алекс Гринблат морщится от света:

– Я тоже не думал увидеть себя здесь.

– Спонтанное решение отдохнуть на побережье?

– Не совсем. – Алекс Гринблат пристально смотрит на меня. – У вас странный акцент.

– Вы не первый, кто пытается определить мою национальную принадлежность. И еще никому это не удавалось.

– Никому?

– Все попадали пальцем в небо.

– Вы – русская. И думать нечего.

Он угадал. Не потратив на процесс узнавания и минуты, он угадал. Все это время мне страшно хотелось приблизиться к Алексу Гринблату, сделать хотя бы шаг в сторону фанерной перегородки, один безнаказанный шаг. Вот и повод.

Сейчас или никогда.

– Вы русская. Я прав?

– Да. – Я делаю его, один безнаказанный шаг.

– Вы русская. И вас зовут Саша.

«Саша» в исполнении Алекса Гринблата тоже звучит вполне по-русски, путаницы с ударениями нет и в помине. Но, произнесенное верно, оно вызывает во мне глухой протест.

– Я предпочла, чтобы вы называли меня так же, как и все остальные. Саша́.

– Пытаетесь прожить чужую жизнь? – Vip-персона, Спаситель мира Алекс Гринблат улыбается обезоруживающей улыбкой серийного убийцы. Еще мгновение – и он стянет мне горло струной от карниза.

– Просто пытаюсь выжить.

Сказанное мной не производит на Алекса Гринблата никакого впечатления, я же моментально оказываюсь в одной лодке со студентиком Мишелем, сочинившим трагическую историю, чтобы казаться значительнее в глазах окружающих. Та еще картина: русская дуреха на веслах, Мишель – загребной, оба – в одинаково пафосных матросках и парусиновых туфлях, в них-то и подкладывают трагические истории. Два-три сантиметра роста такие истории прибавляют, но выиграть регату… Выиграть регату нам не светит. Все регаты, как правило, выигрывает Алекс Гринблат, и спутники Алекса Гринблата, и спутницы Алекса Гринблата, есть же у него спутницы, черт возьми!.. Спутницы, ха-ха. Любовницы, так было бы точнее. И не какие-нибудь безмозглые фотомодели (за последние несколько часов образ Алекса Гринблата подвергся значительной корректировке), совсем нет. Холеные дамочки со стервинкой и вечнозеленым загаром, подцепленным в вертикальном солярии: они арендуют пентхаусы, драгоценности и платья от Dolche/Gabbana, ведут колонки в life-style журналах и всегда расплачиваются за себя в кабаках. И на вопрос «Пытаетесь прожить чужую жизнь» они, несомненно, нашли бы другой ответ. Гораздо более оригинальный.

– Это шутка. – Я горю желанием избавиться от пафосной матроски и парусиновых туфель неудачницы. – Насчет выжить.

– Я так и понял. Так что вы делаете в Эс-Суэйре, Саша Вяземски?

Он знает не только мое имя, но и фамилию, ого! Потрясающая осведомленность, хотя «Вяземски» звучит не слишком безупречно, в полузабытом подлиннике все было органичнее: Саша Вяземская.

– Вы даже знаете, как меня зовут?

– Конечно. Ведь это вы написали мне письмо.

Алекс Гринблат, знаменитый галерист и теоретик современного искусства, поджарый, сильно загорелый мужчина лет тридцати пяти. Точно такой, каким я рисовала его в послеполуденных грезах у досок Доминика. И чертовски красивые глаза!..

– Значит, вы и есть Алекс Гринблат. Тот самый…

– Тот самый.

– И вы приехали сюда из-за моего письма?

– Из-за фотографий, приложенных к письму. Но и из-за самого письма тоже.

– Оно вас заинтриговало? – позволяю я себе маленькую вольность.

– Я нашел в нем пять орфографических ошибок, – тут же ставит меня на место Алекс Гринблат. – И три стилистических. И еще три – на согласование времен.

– Французский – не мой родной язык. И я никогда не писала писем на французском. – Зачем я оправдываюсь? Кому нужен этот школьный скулеж?