Виктория Платова - После любви [litres]

– Откуда ты знаешь? – быстро, слишком быстро спрашиваю я.

– Он звонил на ресепшен около часа назад. Попросил, чтобы его разбудили в семь утра.

– Зачем?

– Откуда мне знать?..

– Он попросил, чтобы именно ты разбудила его?

Я несу уже совершеннейшую чушь, пургу, как сказали бы мои питерские друзья, именно ты, именно разбудила, Фатима – мусульманская женщина и, несмотря на всю свою продвинутость, предана мужу и детям, нужно совсем потерять разум, чтобы заподозрить ее в адюльтере.

– Он попросил, чтобы кто-то его разбудил. Кто-то, кто будет на ресепшене. Что с тобой, Саша́?

– Прости…

– Я знаю, это все Доминик. Доминик тебя огорчил… А парень из седьмого номера… Наверное, он унес ключ с собой. И я его не видела. И никого другого за последние сорок минут.

– Кстати, который сейчас час?

Огромные круглые часы, висящие над стойкой (гордость Доминика, какой-то варяг притаранил их прямиком с бухарестского железнодорожного вокзала), показывают без двадцати час – с учетом времени, потраченного на дорогу в отель, дядюшка Иса не соврал мне. Хотя и не пялился ни на какой циферблат.

– Без двадцати час, – подтверждает очевидное Фатима. – Ты сегодня припозднилась.

– Я могла бы вообще не прийти.

– О-о! – округлившиеся глаза Фатимы смеются. – Тогда уже ты огорчила бы Доминика. И вы были бы квиты.

– Я?

– Конечно. Он ведь давно любит тебя…

Женщины, помогающие мужчинам справляться с делами. Вряд ли мы с Фатимой когда-нибудь объединимся в профессиональный союз. Мы не подруги, слишком мало у нас общего: Фатима – жена и мать с дальним прицелом на политическую карьеру в Голландии, я – неизвестно кто, перекати-поле без детей и обязательств, в мире нет ни одной страны, о которой бы я мечтала перед сном, лежа в кровати, баллотироваться на государственные должности – что может быть глупее, раскладывать пасьянс (о, нет! – гадание) – что может быть печальнее? Мы не подруги, но, возможно, она подруга Доминика. Наперсница и утешительница. Иначе к чему это полное тайных смыслов замечание?

Я все-таки уделяла недостаточно внимания людям, которые меня окружают.

– С чего ты взяла, что он любит меня?

– Об этом знают все. Даже Джамиль и Джамаль. – Упоминание о сыновьях вызывает у Фатимы улыбку – мечтательную и покровительственную.

– Вот как! Выходит, я одна не в курсе?

– Выходит.

Фатима – наперсница Доминика. Так и есть.

– У тебя нет глаз, Саша́!

– Да нет. Глаза вроде бы на месте. – Я демонстративно смотрюсь в зеркальце, которое так и не удосужилась вернуть Фатиме.

– У тебя нет глаз! Иначе бы ты давно увидела, как он к тебе относится. Он не ложится, не убедившись, что ты уже легла…

– Интересно, каким образом он в этом убеждается?

– Стоит напротив твоей двери каждый вечер. А потом прикладывает руку к губам и… – Фатима закатывает глаза. – И… Словом, он шлет тебе поцелуй.

Такой хорошо законспирированной низости я от Доминика не ожидала. Если, конечно, Фатима не врет.

– Шлет поцелуй? При большом скоплении свидетелей?

– Не было никаких свидетелей.

– Но ты ведь наблюдала за этим? Или он сам рассказал тебе?

– Он не рассказывал. Я увидела. Один раз, только один. Совершенно случайно. Я меняла белье в номерах на этаже. Доминик очень смутился…

Еще бы он не смутился! Гнилозубое смущение вуайериста, пойманного на месте преступления. Бедняжка Фатима хотела обелить, реабилитировать Доминика в моих глазах, но добилась прямо противоположного эффекта. Теперь моя ненависть к жирдяю абсолютна.

– Он любит тебя, Саша́. Он – хороший человек…

Да уж, хороший.

– Я не хочу больше говорить о нем. Извини.

– Как знаешь, – Фатима пожимает плечами.

– Спокойной ночи.

– И тебе…

…Поднос с двумя грязными тарелками и пустой бутылкой минералки, стоящий на полу, – такая картина открывается моему взору у дьявольского номера двадцать пять. Остатки трапезы Спасителя мира, что может быть омерзительнее? Увидеть это – все равно что застать небритого Алекса мочащимся в подворотне, я зла, я очень зла. Рыбные кости, скомканные, залитые кетчупом салфетки, хлебный огрызок – вот что вечно липнет к подошвам спасителей, вот от чего они непременно хотят избавиться, выставив это роскошество за дверь. В теплой компании рыбных костей оказалась я сама, так не вовремя прилипшая к подошве; меня выставили за дверь, от меня поспешили избавиться, я зла, я очень зла. Первое желание – грохнуть кулаком в табличку с номером, потребовать объяснений и выставить счет. За бритвенный станок с двумя лезвиями, за кровь, полившуюся из носа, за самооценку, упавшую до нуля, за блуждание в темноте и безнадежно испорченный вечер.

И безнадежно испорченную жизнь.

Нужно уметь подавлять желания.

Научившемуся этому – прямой путь в Спасители мира.

Поддев ногой салфетку и отфутболив ее к стене, я отправляюсь в свой номер. Вымыться, выплакаться и бухнуться в постель – это все, чего я сейчас хочу.

Какая наивная, беспомощная детская ложь! Даже Джамиль и Джамаль раскусили бы ее.

Алекс Гринблат – вот кого я действительно хочу.

«Бодливой корове бог рогов не дает», – в этом духе выразилась бы далекая мама, слишком занятая воспитанием трех моих племянников, чтобы переживать еще и обо мне. Если бы дело ограничивалось только рогами! Бог не дал мне:

ума;

внешности;

харизмы;

чувства юмора;

чувства собственного достоинства;

умения носить в ушах всякую дрянь с таким шиком, как будто это – бриллианты.

Последнее добивает меня окончательно. И заставляет вспомнить о юной танцовщице из «La Scala». И еще об одной танцовщице – Мерседес, сладкой, как яблоко (я до сих пор не уверена в том, что она когда-либо существовала). Им обеим – существующей и той, чье существование под вопросом, – им обеим повезло гораздо больше, чем мне. Они прекрасны и самодостаточны сами по себе. Мне же, для того чтобы стать самодостаточной, необходимо по меньшей мере умереть. И лучше – не своей смертью. Лучше погибнуть в каком-нибудь теракте. И тогда обязательно найдется хмырь, который назовет меня своей возлюбленной, возведет меня в ранг святых и каждое третье воскресенье месяца будет глушить водку на моей несуществующей могиле.

Именно так зарабатывают очки худосочные студентики Мишели. Свой Мишель найдется и для меня, он никогда не скажет: «Оставь меня в покое, идиотка», о мертвых – или хорошо, или ничего, это как раз про меня.

Ха-ха.

Кажется, мой Мишель уже нашелся.

Жирдяй Доминик, совершающий тайные обряды перед моей дверью. Ничего более удобоваримого я не заслужила.

Интересно, откуда на платье взялись пятна крови? Одно украшает подол, другое пристроилось в поясе: платье распластано на полу, и из душа, под которым я стою, пятна просматриваются просто отлично. Совсем небольшие, но способные ухудшить и без того не самое прекрасное настроение. В этом я вся: думаю о каких-то пятнах, в то время, когда рушится мир, как только я умудрилась их посадить и почему одно оказалось на подоле, минуя грудь?..