Виктория Платова - После любви [litres]

Но есть другой факт, неоспоримый.

Я – не опытный полководец. Я вообще не полководец.

Я – женщина, которой безумно нравится Алекс Гринблат. Вне зависимости от того, кем он является на самом деле.

– …Кем вы себя вообразили, Алекс?

– Я манипулирую меньшинством, которое манипулирует большинством.

Чтобы изречь эту фразу, ему и трех секунд не понадобилось – не что иное, как домашняя заготовка. Фрэнки с его дельфинами, с его сухими строительными смесями и сырным эскортом – всего лишь приготовишка, жалкий дилетант. Фрэнки надо бы взять у Алекса несколько уроков по обольщению красоток, а Жюль и Джим… Их завернут прямо на пороге класса: ступайте-ка на свою тупую лыжню, недоумки!..

– Хотелось бы конкретики. – Так просто я не сдамся.

– По-моему, я выразился достаточно ясно.

– Вы – Билл Гейтс?

– Нет.

– Может быть, вы – президент Соединенных Штатов?

– Ценю ваш юмор, – Алекс по-свойски подмигивает мне. – У нас будет время обсудить это подробнее.

– Когда?

– Когда вы согласитесь принять предложение работать со мной.

– В чем же будет заключаться моя работа?

– Оставаться собой. И всякий раз иметь в рукаве такого вот рыбака…

– Вы говорите о Ясине?

– О том парне, который чистил рыбу на пирсе. Такие трюки он проделывает только для вас или есть еще избранные?

– Я не знаю. Я не считаю это трюком.

– Не важно, что считаете вы. Важно, как это расценят все остальные.

– Так вы нанимаете на работу сразу двоих? Меня и Ясина?

– Я этого не сказал. Рыбак был упомянут для примера. Для иллюстрации вашей способности удивлять. Вы отлично выбрали объект.

– Это касается рыбы?

– Нет, хотя рыба была приготовлена изумительно. Кухней уже никого не удивишь. Водоносы, орущие уличные музыканты, скачки на верблюдах – это…

– Туземные прелести.

– Именно. Цена им – грош, так что оставим их туристам. Вы выбрали нечто совсем особенное. Сначала – доски.

Кажется, Алекс пропустил мимо ушей мое признание в том, что обстоятельства изменились. А я ведь уже говорила ему: досок больше не существует, Доминик уничтожил их – все до единой. Совсем недавно я воспринимала это как трагедию. Как крушение мечты. Но оказалось – совсем не доски интересуют Алекса. В этом свете гибель Девушки С Девятью Жизнями можно рассматривать не как мою трагедию, а как драму Доминика. Хуже только перебои в работе кондиционеров – «estoy en la mierda». Что касается досок – либо Алекс не зафиксировал это в сознании, либо не услышал. Либо – не захотел услышать.

– Досок нет. Доминик пустил их в расход.

– И ничего не сохранилось?

– Ничего.

– Я думал, вы несколько преувеличили масштабы происшествия.

– Нет.

Он мог хотя бы посочувствовать – ради приличия. Но Алекс принимается хохотать. Каждый мускул на его теле хохочет, каждый волос; хихикают сморщившиеся коричневые соски, заливается плоский живот, бицепсы и трицепсы бьются в истерике.

– Это так смешно?

– Простите. – Алексу не сразу удается взять себя в руки. – Конечно, это не смешно.

– Совсем не смешно.

– А почему он это сделал?

– Ума не приложу. Он знал, что приехал человек… Специалист в современном искусстве… Приехал специально, чтобы взглянуть на них…

– Так вы рассказали ему обо мне, Саша?

– Конечно.

На лице Алекса появляется выражение задумчивости. И некоторой досады. Смена настроений так мимолетна, что не поддается логическому объяснению. Следить за ней тоже затруднительно.

– Ваш толстяк не такой идиот, каким казался.

– Что вы хотите этим сказать?

– Что он умнее, чем я думал. Ну да бог с ним. Мы ведь говорили о вас, а точнее, о вашей способности видеть предметы под необычным углом. И о вашей способности удивлять. Знаете, каким было мое первое чувство, когда я прочел письмо?

– Поделитесь.

– Я испытал жгучее желание заполучить эти проклятые доски. И выложить за них любые деньги. Я на секунду стал тем самым идиотом, кретином и недоумком из большинства…

– Большинства, которым манипулирует меньшинство, которым манипулируете вы?

– Именно. К счастью, наваждение длилось недолго. А потом я стал анализировать… Что так меня возбудило? Доски для серфинга, которые расписывает какой-то неудачник из Марокко? Нет. Их художественная ценность? Опять же – нет. Понятие художественной ценности – субъективно. Настолько, что ее вообще можно сбросить со счетов.

– Неужели все так просто?

– Сложно лишь с документами эпохи, взывающими к чувству сострадания. К чувству праведного гнева. Кино– и фотосвидетельствами, которые фигурировали на Нюрнбергском процессе, к примеру. Лампы, обтянутые человеческой кожей, были чудо как хороши. Прикладная деталь интерьера, прекрасное исполнение. Но назвать их произведениями искусства язык не повернется, не так ли? Сколько бы лет ни прошло. Тут нравственные законы вступают в противоречие с ценностными характеристиками… Ни один антиквар не продаст вам такую лампу. Ни в одной цивилизованной европейской стране… А если продаст – никогда не признается, из какого материала она была сделана.

По моей спине бегут мурашки, а во рту стоит такая сушь, что ее не залила бы и целая упаковка минеральной воды из лавчонки Джумы.

– Вам нехорошо? – участливо спрашивает Алекс. – Упоминание о лампах – не самое удачное, согласен. А можно еще съездить на Тибет, там бойко торгуют чашами из человеческих черепов, оправленных в серебро. Это впечатляет гораздо меньше, да и черепа не европейские. Следовательно, праведный христианский гнев по поводу несовершенства и жестокости мира несколько ослабляется. Слава богу, я стараюсь не иметь дела с тем, что может поколебать покой среднестатистического индивидуума. Все в рамках дозволенного, даже папа римский благословил бы мои изыскания.

– Вы собираетесь на аудиенцию?

– Ха-ха! Я отправлюсь к нему, только если решу приобрести его знаменитый папамобиль. Забавная колымага.

– А зачем вам эта колымага? Будете катать девиц?

– Продам с аукциона.

– И найдутся безумцы, которые купят?

– Находятся ведь безумцы, которые на корню сметают нижнее белье кинозвезд. Находятся ведь безумцы, которые поклоняются какому-нибудь «Черному квадрату» так, как будто это икона, как будто это – терновый венец самого Иисуса. Находятся ведь безумцы, почитающие гнусного пиарщика Дали гением. Находятся ведь безумцы, уверенные в том, что Энди Уорхол – лучшее изобретение человечества после изобретения пороха. Не вздумайте возражать мне…

Алекс предостерегающе поднимает руку и скалит зубы – совершенно по-волчьи, ощущение такое, что мы вместе несемся на флажки. Перечить ему сейчас означало бы подставить под удар собственное горло: Алекс перегрызет его, не задумываясь.