Виктория Платова - После любви [litres]

Бритву. Опасную бритву.

С ручкой из слоновой кости, с монограммой «P.R.C.» и моими отпечатками. Я великодушно готова уступить их Сальме.

Пока глаза не слиплись окончательно.

…Солнечный свет.

Он проникает сквозь веки – еще не обжигающий, но уже готовый обжечь. Поначалу я даже не решаюсь приподнять их, скрупулезно восстанавливая события прошедшей ночи.

Камера – полицейский с ключом – калитка в воротах – я свободна – «Мерседес», мигающий фарами, – Доминик за рулем – побег из Эс-Суэйры – дорога вверх по склону – окошко в обитой железом двери – бонсуар, мадам, – я оставлю вам лампу – европеец, беглец – вы тоже собирались убить плохого человека? – Ума Турман – Касабланка.

Неужели Сальма еще здесь?!

Надеюсь, что нет, – в комнате слишком тихо. Выждав еще мгновение, я наконец-то открываю глаза.

Слава богу, комната пуста.

А я заботливо прикрыта одеялом, в которое трансформировался тонкий цветастый ковер. Лампа погашена, она стоит там же, где Сальма поставила ее, кувшин и полотенце тоже на месте, и в стройных рядах флаконов с аргано не произошло никаких изменений. Разница лишь в том, что теперь комната пронизана солнечными лучами, тонкими и острыми, как спицы. Вчера ночью потолок казался мне сплошным, но он совсем не сплошной. Все дело в крошечных дырках, произвольно проделанных в нем, – никакого особого узора они не образуют.

Наскоро умывшись, я принимаюсь разбирать сумку, переданную Домиником накануне. Милый-милый Доминик, он отнесся к моему поручению слишком серьезно, слишком ответственно:

– две пары джинсов (одна точно никогда мне не принадлежала);

– четыре футболки, включая «Born to be free»;

– белье (в отдельном пакете);

– детские радости – бусинки, перья, монетки, курительная трубка – привет от Ясина (в отдельном пакете);

– portative (господи ты боже мой!);

– косметичка, единственная память о Питере;

– ветровка (судя по размеру, она больше подошла бы самому Доминику);

– бежевый свитер с горлом;

– синий без горла, но с Рудольфом, предводителем оленей Санта-Клауса (впервые вижу!).

Куда ты собираешься спровадить меня, Доминик?.. В Лапландию?

Закончив осмотр внутренностей сумки, я перехожу к внешним карманам: солнцезащитные очки, универсальный ключ из рыбьего брюха (ключ, ключ, ключ!) и конверт. С жирным пятном в левом нижнем углу, я уже успела забыть о его существовании. Изначально в нем лежало кольцо, оно лежит и сейчас. А к кольцу прибавился еще один конверт, сложенный вдвое. О его существовании я помню очень хорошо: пять бумажек по сто евро и визитка, информирующая о том, что ALEX GRINBlAT, advice-giver, готов принять меня в Старом Свете в любое удобное для меня время.

И деньги, и визитка – на месте.

Не только мило со стороны Доминика, но и благородно.

Вот только куда ты собираешься спровадить меня, Доминик?..

Тем более что оба моих паспорта под арестом. А больше не осталось ничего, что могло бы подтвердить факт существования Саша́ Вяземски.

Лучше не думать об этом. Лучше отрешиться от всего, и от Алекса, и от неприятностей с Фрэнки, – я достаточно поломала себе голову над этим, самое время взять тайм-аут. Немного успокоенная, я выскальзываю из комнаты. Никаких инструкций насчет «сиди смирнехонько и никуда не высовывайся» я не получала, так почему бы не воспользоваться этим и немного не поразмять ноги? А заодно и посмотреть на доблестный кооператив при свете дня.

Я повторяю тот же путь, который мы с Сальмой прошли накануне вечером – вдоль стены с множеством дверей (они по-прежнему плотно прикрыты), с одним поворотом налево и двумя – направо, узкие проходы накрыты тростником, так же, как и навес в центральном дворе; солнце пробивается сквозь тростник – все очень живописно. Интересно, кем на самом деле был европеец, беглец, скрывавшийся здесь за год до меня?

Другом Фанни Ардан.

Еще не видя двора, я уже слышу его: приглушенные женские голоса ведут беседу на арабском, в разговор то и дело вплетаются ритмичное постукивание и еще один, незнакомый мне звук – как будто несколько камней трутся друг о друга.

Их восемь – женщин, сидящих под навесом, в окружении больших и маленьких плетеных корзин. Четверо колют мелкие продолговатые орехи аргано хорошо отполированными гладышами, еще четверо – перетирают ядра на некоем подобии маленьких жерновов: именно от них исходил удививший меня звук. Густая вязкая жидкость стекает с жерновов в мятые алюминиевые тазы. Неужели в этом примитивном, однообразном, вытащенном прямиком из каменного века процессе и заключается тайна переработки орехов в масло? Если бы я оказалась на месте одной из этих женщин, то сошла бы с ума через пятнадцать минут. А то и раньше.

Бедная Сальма, ее мечты о Касабланке вполне оправданны.

Но как раз Сальмы среди тружениц кооператива нет, ах да, она – техник и наверняка выполняет другую, более квалифицированную работу. Включающую молитвы за ниспослание многих лет беглецам и Уме Турман.

Сальма появляется позже, в сопровождении Наби.

Я лежу на топчане и бездумно изучаю дырки в глиняном потолке: направление солнечных лучей изменилось, который сейчас час?

Легкий стук в дверь отвлекает меня от размышлений о времени.

– Да!..

Вслед за Сальмой в комнате появляется Наби. Я привыкла к почти европейскому стандарту в одежде нашего повара (джинсы, рубаха навыпуск и тонкая замшевая жилетка) – и потому не сразу узнаю его в длинном национальном халате и с чалмой на голове. Впрочем, лицо Наби – подвижная физиономия карманного воришки – ничуть не изменилось.

– Наби!.. – Я рада ему, даже несмотря на конспиративную чалму.

– Здравствуйте, мадам!

Мы жмем друг другу руки – с симпатией, но без особой сердечности. Наби просто выполняет распоряжения хозяина, он слишком сосредоточен на том, чтобы исполнить их, не отступив ни от одного пункта.

– Я привез вкусной еды, мадам.

– Спасибо, Наби. Я не хочу есть.

– Вам нужно набраться сил.

– Я чувствую себя превосходно.

Наби озадачен. Очевидно, мое нежелание есть вступает в противоречие с первым пунктом инструкции Доминика.

– Ты можешь оставить еду здесь, – на помощь Наби приходит Сальма. – Мадам обязательно поест. Рано или поздно.

– Ну хорошо, – сдается повар. – Хозяин сказал, что я должен постричь вас. И сфотографировать, после того как постригу.

– Постричь?

Куда ты собираешься спровадить меня, Доминик?.. Что ты задумал?

– Постричь, – с готовностью подтверждает Наби. – Постричь и покрасить.

– В blonde? – Сальма едва не хлопает в ладоши.

– Почему? Совсем не в blonde. Мадам должна стать brune. Настоящей brune.

Кем-кем, а настоящей безоговорочной брюнеткой за все свои тридцать лет я еще не была.