Мэри Стюарт - Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила (сборник)

– Нет, кошелек мне все равно понадобится, купить марки в деревне. Да и темные очки надо взять.

Я оставила открытку на столе и пошла наверх в свою комнату. Вернувшись, я убедилась: открытка не сдвинулась ни на миллиметр, я бы могла в этом поклясться.

Я улыбнулась Тони:

– Надеюсь, в этом городе все-таки есть почтовое отделение?

– Конечно есть. Но не обижайтесь, дорогая, если я дам некоторые указания. В Айос-Георгиосе все очень просто. Идите по главной улице и прямо к морю. Приятной вам прогулки. – И он снова погрузился в книгу.

Я забрала свою почтовую открытку и вышла на улицу.

«Улица», конечно, неподходящее название для пыльного прохода между беспорядочно расположенными домами Айос-Георгиоса. Перед гостиницей было широкое пространство притоптанной каменистой почвы, покрытой пылью, в которой копались курицы. Маленькие полуголые детишки играли под фисташковым деревом. Два ближайших к гостинице дома сияли свежей побелкой, у каждого – виноградная лоза, дающая тень, и низкий белый забор, огораживающий крошечный дворик. Дом Софии стоял сам по себе, отдельно от других, на противоположной стороне улицы. Он был немного больше остальных и хорошо ухожен. Фиговое дерево, самое стройное из деревьев, росло около двери, его тень четким рисунком падала на белую стену. Маленький садик был полон цветов: львиный зев, лилии, гвоздики, мальвы – в критский апрель здесь благоухало все великолепие английского лета. Но не менее роскошны были на Крите и дикие цветы. Неподалеку от стены дома находился примитивный очаг, какой-то невероятно древней конструкции, закопченные горшки стояли на подставках. Покрытая виноградной лозой задняя стена наилучшим образом выполняла свою задачу – скрывала захламленный двор, где я заметила печь для выпечки хлеба, напоминавшую улей.

Я медленно шла вниз по холму. Под полуденным зноем все виделось невинным и спокойным. На небольшой возвышенности прижалась задней стеной к скале церковь, очень маленькая, белоснежно-белая, с куполом цвета синьки «Рекитс». Перед ней чьей-то заботливой рукой сделан тротуар из гальки – синие, терракотовые и синевато-серые камешки уложены узорами в железное основание. За церковью уклон улицы в сторону моря становился круче, и здесь, хотя у каждого дома было по одному, по два горшка с цветами, место выглядело более голо, а краска и побелка применялись реже. Создавалось впечатление, что богатство усеянных цветами холмов блекло и увядало, приходило в упадок, чтобы умереть в пустынной, как открытое море, гавани.

Здесь и было почтовое отделение, в одном здании с единственным магазином, которым могла похвастаться деревня. Темная пещера с двустворчатыми дверьми, распахнутыми на улицу, затоптанный земляной пол, стоящие повсюду мешки с продуктами – фасолью, маисом, лапшой, огромные квадратные консервные банки с плавающими в масле сардинами. На прилавке в глиняных мисках – черные маслины, груда сыра и большие старомодные чашечные весы. Рядом с дверью, заваленной грудой щеток, находился ящик для писем, покрашенный в темно-синий почтовый цвет. А на стене против дверного проема, в самой середине лавки – телефон. Чтобы попасть к нему, надо пробираться между мешками.

Лавка, очевидно, была местом встречи женщин деревни. Четыре крестьянки были сейчас здесь, и речь шла о покупке муки. Когда я несколько нерешительно вошла, разговор сразу смолк, и они принялись рассматривать меня, но правила приличия взяли верх, и, перестав пялиться, они заговорили тише, но, как мне удалось разобрать, не о приезжей иностранке, а о каком-то больном ребенке. Они расступились, давая мне дорогу. Лавочник отложил свой совок для муки и вопрошающе произнес:

– Мисс?

– Эти дамы… – сказала я и подкрепила слова жестом, означающим, что я не собираюсь нарушать очереди.

Но в конце концов мне пришлось уступить их непреклонной любезности.

– Мне только марки, пожалуйста. Будьте добры, шесть по пять драхм.

Позади я услышала шевеление и шепот:

– Она говорит по-гречески! Вы слыхали? Англичанка, а говорит по-гречески… Тихо, ведите себя прилично! Тишина!

Я улыбнулась им, сказала что-то об их деревне и тут же оказалась в центре внимания восхищенных женщин. Зачем я приехала в их деревню? Она такая маленькая, такая бедная, почему я не остановилась в Ираклионе, где есть большие гостиницы, как в Афинах или в Лондоне? Я живу в Лондоне? Я замужем? Нет? Что ж, в жизни везет не всегда, но скоро, Бог даст, скоро…

Я засмеялась, постаралась ответить как можно лучше и задала в свою очередь столько вопросов, на сколько осмелилась. Много ли у них здесь, в Айос-Георгиосе, бывает приезжих? Много ли англичан? Да, конечно, Тони, но я имею в виду туристов, таких как я, иностранцев… Джентльмен из Дании… да, я слышала о нем, и никого больше? Нет? Но теперь, когда начала работать гостиница, и так хорошо, наверняка скоро здесь будет много приезжих, и американцев – тоже, и Айос-Георгиос будет процветать. Господин Алексиакис ведь успешно ведет дела, верно? А его сестра ему помогает? Да, София, я с ней уже познакомилась; кажется, она живет в красивом доме там, наверху, напротив гостиницы…

Но на Софии мы застряли. Они быстро переглянулись, как я поняла, сочувственно, забормотали: «Ах да, бедная София, ей повезло, что брат приехал домой, он позаботится о ней», и все женщины замолчали, разговор замер. И только одна из них, молодая, хорошенькая, с ребенком, вцепившимся в ее руку, и на вид уверенная в себе, нарушила молчание, пригласив меня в гости. Остальные как будто только того и ждали и энергично насели на меня с такими же приглашениями. Сколько я еще пробуду в Айос-Георгиосе? Я должна прийти, навестить их вместе со своей кузиной. Какой дом? Дом у стенки гавани… дом у пекарни… дом за церковью… не важно, какой дом (это со смехом), только заходите, в Айос-Георгиосе нет дома, где бы я ни была желанным гостем, такая молодая и красивая и так хорошо говорит по-гречески…

С улыбкой принимая эти чистосердечные приглашения, я пока уклонялась от прямого ответа и наконец ушла, ненамного больше узнав о призрачном англичанине, упомянутом Георгием, но выяснила то, ради чего приходила, и даже несколько больше.

Первое – телефон отпадал. Даже и не дав обещания Марку, что бы ни случилось, не связываться с властями, я не имела возможности позвонить по телефону ни в посольство, ни хотя бы в Ираклион. Тем, что в гостинице, воспользоваться было невозможно. А что касается почты, представляющей собой днем женский клуб, то ни по-английски, ни по-гречески и пытаться нельзя было. Мы должны рассчитывать только на себя.

Я обнаружила, что, и не заботясь о направлении, машинально добралась до маленькой гавани. Мол и крошечный изогнутый причал сохраняли воду чистой и неподвижной, как росинка в чашечке цветка. На стенке гавани кто-то намалевал: «Меняю Кипр на Грецию», а кто-то пытался это соскоблить. Мужчина выловил осьминога: какая-то семья сегодня вечером как следует поест. Две лодки стояли на якорях, одна – белая с ярко-красными парусами, свернутыми вдоль ее красивого рангоута, другая – синяя с названием «Эрос» на борту. На «Эросе» шла работа: молодой матрос, гибкий и быстрый в движениях, свертывал канат. На нем был серый спортивный свитер и синие хлопчатобумажные брюки, заправленные в резиновые сапоги. Это был тот самый юноша, который наблюдал за игроками в триктрак. Он с любопытством уставился на меня, но не прервал своей работы.