Елена Арсеньева - Первые среди лучших 2006

– Есть следы у окон в кухню, но снегом занесло. Размер приблизительно сорок второй. Кажется, ботинки армейские.

– Так… – слегка раскачиваясь вперед-назад, произнес Добрынин, он думал, что ему делать. Взглянув с сочувствием на потрясенного хозяина, мягко обратился к нему: – Папаша…

– Его зовут Борис Львович, – процедила Лора.

– Борис Львович, – поправился Добрынин, – мы оставим вашу жену до завтра? А завтра, то есть сегодня днем, перевезем…

– Куда перевезете? – механически спросил Борис Львович.

– В морг. Надо сделать вскрытие, установить причину…

– Не надо в морг, – выговорил он, еще не соизмеряя слова «смерть», «морг», «убийство» с Яной.

– Так положено, – развел руками Добрынин. – Куда можно отнести вашу жену? Нужна холодная комната. Борис Львович, вы меня слышите?

– Слышу, – ответил тот все так же механически, потом указал вялым движением руки. – В той части дома есть комната для гостей… прямо по коридору…

– Отлично, – встал со стула Добрынин, хлопнув себя по коленям, и уже более строго сказал Родиону: – Помогите нам.

Все вышли. Пару минут Борис Львович сидел, глядя в одну точку, заслышав шум шаркающих ног в коридоре, подъехал к дверному проему. Проносили Яну, один милиционер держал ее за плечи, второй за ноги, а за корпус – Родион. Пепельные волосы Яны, свесившись вниз, раскачивались в такт движениям, половина волос слиплась от крови, безвольная рука с аккуратно накрашенными ногтями болталась, как тряпичная. И только розовое нарядное платье напоминало о празднике, которого ждали с нетерпением, надеясь, что со старым годом уйдет все плохое. Наступил Новый год и в первый же час сделал «подарок» – смерть. Борис Львович пережил многих: уходили близкие, друзья, коллеги, старые и молодые, хорошие и не очень. Он принимал смерть, ведь иначе нельзя, но сейчас не мог принять, не мог, и все тут. Он нашел в себе силы спросить рядом стоявшего Добрынина:

– Вы уверены? Может, она жива?..

Тот скосил на него глаза и лишь отрицательно покачал головой, покачал с жалостью и с состраданием, а чем он еще мог помочь? Борис Львович снова попробовал встать, ему это не удалось, нужны силы, а сил как раз и не было. Когда тело жены пронесли, он поехал за ней в коляске, чувствуя, как быстро слабеет. В комнате Лора включила свет, Яну положили на кровать. Кто-то тронул за плечо, Борис Львович поднял голову.

– Я спрашиваю, простыня есть? – сказал Добрынин. – Накрыть тело.

– В шкафу, – тихо ответил он.

Лора раскрыла створки, достала простыню. Полотно, взметнувшись вверх, покрыло Яну, слегка обрисовав силуэт. А розовые туфельки на высоких тонких каблуках остались открытыми, да край юбки, соскользнув, выбился из-под простыни. Только сейчас, глядя на туфельки и юбку, Борис Львович осмыслил случившееся. Он выжил, а Янка, которая должна была его пережить, ушла. Может, это кто-то там, за облаками, подло посмеялся над ним? Наверно, ему пришло время умереть, но он хотел выжить и выжил. И теперь кто-то вверху отнял Янку, отомстил за его желание жить.

Глаза застил туман – накатили слезы. Борис Львович сильный человек, он не плакал, когда хоронил мать и отца, не плакал, когда потерял родного брата, не плакал, теряя друзей. Не заплачет и сейчас, хотя больно и обидно. Он прикрыл ладонью глаза, ощущал, что едет, над ним кто-то всхлипывал, видно, это Лора. Затем откуда-то издалека раздался голос Добрынина:

– Мы вынуждены вас задержать.

– Как задержать? – запаниковала Лора, но и ее голос доносился издалека. – На каком основании? Почему задержать?

– Поедем в отделение, откатаем ваши пальчики…

– Послушайте, мы не можем оставить Бориса Львовича, – горячилась Лора. – Недавно он перенес тяжелейшую операцию на сердце. Как его оставить одного в такой ситуации? Вы люди или кто?

– Мы никуда не денемся, откатаете нас позже, – сказал Родион.

– Да не вас откатаем, – хмыкнул Добрынин. – Пальцы. Отпечатки снимем.

– Конечно, не денемся, – заверила Лора. – У нас два супермаркета, готовим к открытию третий… Я что же, брошу все и убегу? Вы еще докажите, что это мы… Ну и Новый год! Все, больше ни на один праздник, ни к каким знакомым, даже к родственникам, не хожу!

– Папаша… Борис Львович, – тут же поправился Добрынин, – вы как?

– Нормально, – отняв руку от лица, сказал он.

– Распишитесь. – Майор положил на колени папку с листом, протянул авторучку. – Вот здесь.

– Что это?

– Протокол. Прочтите и подпишите.

Борис Львович прочел «шапку»… не было сил читать дальше, он поставил росчерк внизу исписанного листа, Добрынин взял протокол вместе с папкой.

– У вас есть родственники? – поинтересовался.

– Да. Дочь.

– Позвонить ей, чтоб приехала? Понимаю, праздник, неприятно получить такой удар… Извините, я должен задержать этих граждан.

– Я сам позвоню. Делайте, что считаете нужным.

– В таком случае прошу пройти с нами, – официальным тоном сказал Добрынин супругам.

Лора подступила к нему почти вплотную и прошипела:

– Вы бессердечный. Вы не человек, вы зомби. Погодите, я на вас жалобу накатаю во все инстанции, я вас так достану…

– Гражданка, прошу пройти в машину. Борис Львович, вы все же позвоните дочери, вам нельзя оставаться одному. И закройтесь.

– Хорошо, хорошо… – отозвался тот.

Дом опустел. Стало тихо. Лишь маятник напольных часов отмеривал время, в котором теперь не было смысла. Словно специально в такт маятнику зажигались и гасли огоньки новогодних гирлянд. Борису Львовичу не сиделось, он бесцельно проехал вокруг стола, выехал в коридор, где было темно, достиг кухни, включил свет. На полу мелом очерчена фигура, там, где голова, – лужа крови. Борис Львович поехал назад. Гостиная, праздничный стол, огни и много света. Свет раздражал. Он погасил верхний свет, сидел в полумраке, раздавленный и не способный ни на что, пока не раздался звонок. Не торопясь, так как силы иссякали, Борис Львович подъехал к накрытому столу, взял трубку.

– Это я! – послышался радостный голос Насти, затем несколько голосов громко выкрикнули: – По-здрав-ля-ем! С Но-вым го-дом!

– Спасибо, я вас тоже поздравляю.

– Папа, здоровья тебе! – повизгивала Настя, заливаясь смехом. – Не огорчай нас больше, будь умницей, слушайся Яну. Кстати, где Янка?

Он никогда никого не жалел, об этом вспомнил лишь сейчас. Ему не важны были ни семья, ни дочь с внуками, ни две бывших жены, ни собственная жизнь. Он все отдавал работе, не щадя ни себя, ни других, он был фанатом, для которого существовала только цель – открытие и победа. Разве можно было его любить, прощать? Он даже Янке, отдавшей ему свою молодость, посвятившей всю себя капризам старика, будто делал одолжение, позволяя его любить, а сам любви не додал. Что сказать дочери теперь, когда ему невыносимо трудно, когда он нуждался в участии? Яны нет, по какой-то нелепой случайности ее убили прямо в доме, убийца убежал, а возможно, это друзья жены ее убили. Это сказать? Испортить праздник, как всегда он делал, не считаясь ни с кем, только с собой? Заставить дочь мчаться среди ночи к нему?