Майкл Шейбон - Окончательное решение, или Разгадка под занавес

— Эврика! — воскликнул он.

Плеснув щедрую порцию в относительно чистый стакан, он протянул его человеку из Лондона, а сам опустился в кресло. Его нёбо хранило воспоминание о вкусе скотча подобно тому, как шерстяное кашне долго хранит запах горелой листвы. Но соединительные нити, поддерживавшие старческое естество, были до такой степени ветхи и малочисленны, что вряд ли стоило их ослаблять.

— Вечно мы так, — начал полковник. — Всё торопимся. Слишком быстро прощаем старых врагов, слишком быстро забываем старых друзей.

Он глубоко втянул носом запах виски, которого в стакане было на четыре пальца, словно хотел прочистить ноздри, потом осушил половину одним глотком и крякнул, очевидно, непроизвольно. Затем последовал вздох мрачного удовлетворения — дескать, времена им достались тяжелые, но тут уж ничего не попишешь, — и полковник продолжил:

— Зря мы так, зря…

— Льщу себе надеждой, что за всю жизнь смог кое-что сделать, так сказать, на благо…

— Мы и сами знали, что вам лучше будет все объяснить.

— Вы очень любезны.

— Парнишка — сын берлинского врача Юлиуса Штайнмана. Для меня это имя — пустой звук, но среди врачей-психиатров…

Он скривился, выражая тем самым свое отношение и к врачам-психиатрам, и к их точке зрения. Старик все понял, но ему не хотелось быть столь категоричным. Безусловно, психиатров язык не поворачивался отнести к врачам, но сыщики из них получались изрядные.

— Он лечил расстройства сна и прославился благодаря своей методике. Что за методика — бог ее знает. Бьюсь об заклад, какие-нибудь снотворные пилюли. Во всяком случае, в тридцать восьмом он, его жена и сын избежали депортации. Насколько я понимаю, их в последний момент сняли с поезда.

— Кому-то, видать, не спалось. Кошмары замучили.

— Не исключено.

— И этот «кто-то» имел дело с шифрами и кодами.

— Ну, скажем, имел, как вы изволили выразиться, дело с чем-то сверхсекретным.

Полковник с нежностью бросил прощальный взгляд на остаток виски и разом опрокинул его в рот.

— И за своего личного врача-еврея боролся сколько мог. А врач боролся с его кошмарами. Их разместили на каком-то секретном объекте, или это был лагерь? Всю семью: доктора, его жену, мальчика и попугая.

— И там попугай со свойственной данной породе шустростью и хитроумием принялся заучивать наизусть коды ВМФ вермахта?

Сарказм старика встретил у человека из Лондона куда более сдержанный прием, чем скотч.

— Не сам, разумеется. Его специально натаскивали. Но это в любом случае не более чем версия. Паркинс — помните такого? — бьется над ней вот уже сколько месяцев. А когда об этом узнали мы…

— …то попытались спровоцировать Реджи Паникера на кражу попугая и передачу его мистеру Блэку, который, догадываюсь, тоже у вас на жалованье.

— Такими сведениями я не располагаю, — проронил человек из Лондона.

Однако тон его вежливо намекал, что сведений, которыми он располагает, с лихвой хватило бы, чтобы удовлетворить любые проявления старческого любопытства.

— А насчет этого парня, Паникера-младшего, вы, ей-богу, не правы. Мы тут совершенно ни при чем.

— И кто убил вашего Шейна, вам все равно.

— Нам не все равно. Очень даже не все равно. Шейн был славным малым и квалифицированным оперативным сотрудником. Его смерть нас очень тревожит, не говоря о том, что она напрямую доказывает наличие специального агента, засланного с заданием отыскать и вернуть птичку.

Кем именно был заслан этот агент, он не счел нужным уточнять.

— Возможно, это резидент, заброшенный к нам еще до войны, который долгие годы тихо-мирно жил тут себе и работал. Сейчас он может быть уже где-нибудь в Северном море, на полпути домой. Или по-прежнему тут, в деревне. Просто решил залечь на дно и переждать.

— Или в доме викария, — подхватил старик, — сидит себе в кабинете и в поте лица сочиняет воскресную проповедь, текст которой основан на Книге пророка Осии, стихи первый, второй и третий.

— Не исключено, — отозвался человек из Лондона и несколько раз прочистил горло.

Приступ сухого кашля, очевидно, был призван скрыть смешок.

— Кстати, ваш юный коллега, инспектор Беллоуз, как раз отрабатывает версию Паникера-старшего, — хмыкнул полковник.

— А что прикажете ему делать? — пожал плечами старик.

— Но это же чушь! Викарий вроде розы разводит…

— Чушь, говорите? Озлобленный, разочарованный ревнивец, убивающий человека, которого он заподозрил в любовной связи со своей женой, — это, по-вашему, чушь? А немецкий шпион-диверсант с заданием взять попугая живым — это, на ваш взгляд…

— Ну, допустим, — раздраженно сказал полковник. Щеки его пылали. Он сидел, устремив взгляд в пустой стакан. — Но посудите сами, разве мы на их месте не поступили бы точно так же?

Очевидно, соединительные нити, поддерживавшие естество полковника, вдруг ослабли. Но старик сомневался, что дело тут в мутном стакане с виски. Со времен Большой игры и первых раскатов канонады при Монсе ему был отлично знаком весь цвет британской разведки. Увы, в конечном счете деятельность спецслужб выродилась в банальную «зеркальную работу»: транспозиции, отражения, повторы. А смотреться в зеркало всегда ой как невесело.

— Если бы в распоряжении противника оказался попугай, до кончика хвоста набитый нашими морскими кодами, мы что, не пытались бы любыми способами вернуть его? — Полковник поднял глаза. В его ухмылке читалось глумление и над собой, и над своим ведомством. — По крайней мере, если не вернуть, то хоть зажарить живьем.

Он поднялся с самого жесткого стула в доме и выпрямился. Крепеж солдатского корпуса издал деревянный хруст. Бросив последний взгляд на бутылку виски, полковник проследовал к двери.

— Мы делаем все возможное, чтобы победа в войне не досталась врагу, — отчеканил он с порога. — И ученый попугай в этом деле — отнюдь не самая невероятная ставка.

— Я дал слово найти Бруно, — ответил старик. — И я сдержу его.

— Если вам это по плечу, — вздохнул полковник, — то родина скажет вам спасибо и все такое прочее.

Едва он приоткрыл дверь, как длинные лучи послеполуденного солнца хлынули в комнату и до старика донеслось гудение пчелиных городов. Даже свет был медовым. В припаркованном за оградой авто встрепенулся водитель, двигатель черного лимузина тоже пробудился к жизни.

— Но если я найду попугая, то верну его только мальчику.

Прозвучало это куда более вызывающе, чем он рассчитывал, и собственный голос — писклявый и надтреснутый — ему не понравился. Он тут же пожалел, что открыл рот. Гость наверняка примет сказанное за фанфаронство старого маразматика.

Человек из Лондона потемнел лицом и вздохнул не то с горечью, не то с восхищением, потом качнул головой вправо-влево, всего один раз, но очень твердо, так что старик мгновенно понял, что для наложения вето в ходе рабочего процесса одного подобного движения более чем достаточно. Потом он достал листок бумаги и огрызок синего карандаша, нацарапал телефонный номер и аккуратно вставил бумажку в щель рассохшегося косяка. Прежде чем закрыть за собой дверь, он обернулся. На лице его играла странная мечтательная улыбка.