Елена Арсеньева - Тайна Зинаиды Серебряковой

Всю эту тираду Соня произнесла с нелепыми ужимками и выкаченными глазами, бия себя в грудь и неестественно вибрируя голосом, однако Лида даже ахнула, до того ясно представила вдруг эту женщину, не виденную никогда в жизни: свою родную мать…

— Ну, я, естесссно, говорю: «Что за чушь? Почему никогда? Какой номер квартиры? Пошли, навестим сестричку! Вот подарочек ей будет ко дню рождения!» Тут матушка чуть на колени передо мной не бахнулась и, рыдая очень натурально, сообщила, что дала страшную клятву «этим святым людям», которым она и так принесла очень много зла, и никогда, ни за что не позволит нам с тобой увидеться, чтобы не надрывать твоей души. Прямо-таки мексиканский сериал, да? Наконец, сообщила, что Литвиновы каждый месяц слали очень немалую сумму откупного, чтобы она сама не вздумала надрывать твою душу, на которую ей, сказать по правде, было плевать с высокой башни. Как и на мою, впрочем. То есть под всякой настройкой всегда лежит грубый экономический базис, как нас и учили в школе.

— А потом?

— Ну что потом? — пожала плечами Соня. — Мне сразу расхотелось с тобой видеться, как только я поняла, что в этом случае наши доходы сойдут на нет. Матушка-то ни дня нигде не работала, и мне стало ясно почему. Перестанут Литвиновы платить — придется мне вместо медтехникума идти работать, содержать и матушку, и ее хахалей, которых она как перчатки меняла. Вотчимов, как раньше говаривали, у меня столько сменилось — не счесть. Ей-богу, на улице встречу — не узнаю! А ты говорила, твой отец — ну, приемный отец — умер? Почему?

Лида понимала, что этого вопроса не избежать, но кто бы знал, до чего не хотелось об этом говорить!

— Отравился грибами.

— Что?! — Соня побледнела. — Как? Каким образом?!

— Ну как грибами травятся? — дрожащим голосом спросила Лида. — Очень обыкновенно! Он же был на пенсии и все лето, чуть не с апреля по октябрь, проводил в саду, там у нас был домишко такой хиловатый в садово-огородном кооперативе. Я эту дачу терпеть не могла! Отец сам себе готовил. А тут черт меня как раз принес — будто нарочно! Отец говорит: надоело на картошке да макаронах сидеть, схожу в лес — как раз грибы пошли. Ну, и набрал то ли ложных опят, то ли поганку зацепил вместе с сыроежками. Пожарь, говорит, мне. А я вообще в грибах ничегошеньки не понимаю, я их и не ем никогда, гадость такая скользкая, ненавижу…

— Я тоже, — шепотом сказала Соня, и ее передернуло совершенно так, как передернуло Лиду.

— Ну, раз просит, поджарила. А мне надо было непременно к вечеру вернуться в город. Умчалась, а через три дня меня нашла полиция… Он надеялся, видимо, отлежаться, когда прихватило, никому из соседей ничего не говорил. А потом уже поздно было.

— Да, — протянула Соня. — Неслабо!

— Слушай, — с искусственным оживлением спросила Лида, — а ты вместе с матерью живешь или как?

— Или как. Ты разве не в курсе, что матушка наша общая тоже ушла к верхним людям?

Сказать, что голос Сони звучал при этом известии равнодушно, значило не сказать ничего.

— Да ты что? А как же?.. Но ведь я ехала, чтобы с ней повидаться после всех этих лет… — Лида ошеломленно качала головой.

— Повезло тебе, сестричка, что не застала ее. Матушка последние годы являла собой весьма печальную картину. Уж на что муженьку моему, Косте, все в жизни было глубоко по фигу, но и у него порою отказывали тормоза терпения.

— Ага! — оживилась Лида. — Значит, ты все-таки замужем!

— О-ой! — Соня обморочно закатила глаза. — У нас не разговор, а мартиролог какой-то получается, честное слово. Смеяться будешь, но только Костенька Аверьянов, супружник мой дорогой, тоже… того-этого…

— Какого? — свела брови Лида. — Какого — этого?

— Он умер ровно год назад, — с усилием оборвав истерический смешок, сухо, по-деловому, сказала Соня. — День в день. Отравился. Что характерно, грибами. Вот, полюбопытствуй.

Она не глядя сняла с полки и сунула Лиде пачку каких-то фотографий.

Кладбищенские жутковатые виды. Молодой человек в гробу — красивый даже мертвый, белокурый такой. Злое, затравленное Сонино лицо — на всех фотографиях она держится как-то в стороне от гроба. А это, надо полагать, поминки. Разнообразные женские лица над винегретами и блинами…

— Родня его, что ли? — тихо, сочувственно спросила Лида.

— Нет, сослуживицы. Котик мой трудился в охране местного художественного музея. Старые грымзы! Его они обожали, а меня терпеть не могут. Да меня чуть ли не весь городишко терпеть не может. Некоторые пытались повесить Котькину смерть на мою нежную шейку, но ничего у них не вышло. К их великому огорчению, у меня на тот день было железное алиби, пусть и не очень-то приличное. А, плевать!

Соня помолчала, опустив глаза, делая какие-то странные движения руками. Лида посмотрела — и вспомнила старинное выражение, которое прежде встречала только в романах: «ломать пальцы». Только теперь ей стало понятно, как это выглядит.

Вдруг Соня резко потерла руки и вскинула на сестру глаза.

— А, плевать! — повторила с искусственным оживлением. — Ближе к делу. Ты знаешь, сегодня, когда увидела тебя на площадке, поняла, что Бог — есть. Есть он! И откликнулся на мои молитвы. Ты фильм «Щит и меч» — ну, старый такой, знаменитый! — смотрела?

Лида хлопнула глазами:

— Сонь, я что-то не понимаю…

— Потом поймешь, — оборвала сестру Соня. — «Щит и меч», говорю, смотрела или нет?

— Это где молодой Любшин? Смотрела разок, — промялила Лида, совершенно ошарашенная.

— Может, помнишь: там песня в конце поется классная. Все знают «С чего начинается Родина?», а эту мало кто помнит. Между тем в ней четко выражена просьба, с которой я намерена к тебе обратиться, дорогая сестричка.

Соня негромко пропела, заглядывая в глаза Лиды:

И усмехнулась, наблюдая, как вытягивается от изумления Лидино лицо:

— Да не навсегда, родная. Только на один вечерок.

Из дневника З.С., Харьков, 1920 год

…В очередной раз пытаюсь начать писать дневник, но сразу тоска берет. Сколько уже этих дневников я забросила, подозреваю, та же судьба постигнет и эту тетрадку, как только снова раздобуду краски, потому что дневник моей жизни, ее событий, любви к людям и тех впечатлений, которые они на меня производили, — это мои картины. Но сейчас нет красок, а достать пока негде. В Археологическом музее, в мастерской наглядных пособий которого я зарабатываю на жизнь рисованием черепков, найденных близ Харькова, довольно карандашей и небольших листков, на которых фантазию свою не выплеснешь, однако можно предаться с их помощью воспоминаниям и кое-что записать о нынешних житейских обстоятельствах. Вот я и хочу вспомнить сон, который видела минувшей ночью.