Ричард Бротиган - Уиллард и его кегельбанные призы

Что ей здесь по-настоящему не нравилось, так это кляп, который сильнее всего заводил его, и с которым он хуже всего справлялся, потому что сильно возбуждался и нервничал, когда вставлял его. Она не могла взять в толк, почему он так сосредотачивается на затыкании, а он не мог ей объяснить, потому что не знал и сам.

Иногда он пытался разобраться, почему ему нравится затыкать её, но он не мог найти рациональной причины. Просто ему нравилось, и он это делал.

Много раз, после того, как он заканчивал её связывать, а делал он это всегда в первую очередь, она говорила: «Пожалуйста, не затыкай меня. Ладно, связывай, хлещи, но только не затыкай. Пожалуйста. Мне это не нравится», – но он всё равно это делал, и чаще всего портачил, а иногда причинял боль, и очень нечасто ей нравилось быть с кляпом, и эти единичные, очень редкие случаи происходили только тогда, когда она вспоминала, как это нравилось ей поначалу.

Потом он положил ремень рядом с ней на кровать. Эта часть кончилась. Её глаза над кляпом так красиво, подумал он, так чутко и умно глядели на него.

Он развязал её ноги.

«„Давайте же венки из сельдерея наденем на чело и празднество начнём в честь Диониса“», – сказал ей Боб, цитируя греческую антологию по памяти.

«Мило, а?» – сказал он.

Она закрыла глаза.

Боб всё ещё был одет, но уже ощущал в штанах эрекцию. Там всё набухло и тяжело прижималось к ноге. Близилось время, которого он по-настоящему боялся.

Единственным способом ввести в её вагину пенис, так чтобы она снова не заполучила бородавок, было использовать резинку, которую ненавидел он и ненавидела она.

Он подошёл к туалетному столику и под носками отыскал пачку резинок. Извлёк из пачки резинку. Прикасаясь к ней, он чувствовал себя грязным.

Констанс наблюдала за ним с кровати.

Она знала, как сильно он ненавидит пользоваться ими.

Боб вернулся к кровати. Разделся. У него было рослое, здоровое тело. Глядя на его тело, невозможно было догадаться, что в его пенисе – бородавки.

Он взял упакованную в фольгу резинку, разорвал фольгу, вынул эту ужасную штуку, и ему поплохело от её запаха. Он, правда, ненавидел этот резиновый запах. Его передёрнуло, когда он натягивал резинку на пенис, не глядя на Констанс во время этого занятия.

Надевание резинки всегда его смущало, и Констанс тоже отворачивалась, не желая видеть это смущение.

Резинка была на нём, и он чувствовал себя круглым дураком.

Комиксовый брат Логан положил комикс на кровать рядом с собой. Он взглянул на обложку. Герой на ней смотрелся безрадостно, как залежалая печенюшка.

Пивной брат Логан закончил с одним пивом и принялся за другое. Ему нравилось чувствовать холод банки в руке. Это было одно из немногих удовольствий, оставшихся у него после трёх лет поисков украденных боулинговых трофеев.

Шагающий брат Логан ходил взад-вперёд по комнатушке. В его руке был револьвер. Он откидывал и закрывал заряженный барабан, глядел на пули. Ему не терпелось использовать пистолет. Он хотел убить людей, которые забрали его любимые боулинговые трофеи.

Они дорого заплатят…

Своими жизнями!

Скоро телефон должен был зазвонить. Он темнел на столе, как ещё не выкопанные могилы.

Комиксовый брат Логан вернулся к комиксу, открыв его на объявлении – продавать бальзам в свободное время и по пути из школы домой. Он прочёл объявление очень внимательно. Он гадал, каково это – продавать бальзам.

Она ненавидела ощущение резинки, входящей в вагину. Ей следовало быть по-настоящему влажной, иначе это было больно. У него такой красивый пенис. Уже так давно она не чувствовала его внутри себя. Почти год всё, что она чувствовала вместо него – это резинку. Это был кошмар, и у него больше ничего толком не получалось.

О, боже!

Она потёрлась своим заткнутым ртом о его рот в подобии нежного поцелуя.

Он не мог её почувствовать, и это всегда вызывало в нём грусть, но тут не было ничего нового, потому что теперь почти всё вызывало в нём грусть. Резинка отняла всю интимность соития и вечность её вагины. Он томился по сокровенному прикосновению, как пропавшая звезда по вечернему небу.

В ней он был нежен, но не чувствовал её. Она была потеряна для него, так что он подумал о греческой антологии и припомнил слова древнего стиха, гласившие: «Рисуйте льва с когтей».

Что значило для него думать об этом, лёжа на ней в попытке заняться любовью? Что хорошего – думать о подобных вещах?

Он не знал.

Они разговаривали, поднимаясь по лестнице.

«Грета Гарбо была такая красивая», – сказал Джон.

«Она, правда, великая актриса», – сказала Пэт.

«Жаль, Конни и Боб не смогли с нами пойти», – сказал Джон.

Ключ Джона отпер замок входной двери, и Пэт распахнула дверь. Посреди комнаты был тёмный силуэт Уилларда, напоминающий карликовое дерево, и религиозно мерцающие боулинговые трофеи.

Щелчок выключателя вернул Уилларду и трофеям всю полноту их присутствия и славу этого присутствия. Уиллард, казалось, испытывал любопытство. Иногда настроение Уилларда менялось. Он был искусно сделан.

«Привет, Уиллард, – сказала Пэт. – Тебе бы понравилась Грета Гарбо. Эй, надо было захватить Уилларда посмотреть на Грету Гарбо».

«В следующий раз, – сказал Джон. – Мы оденем Уилларда в детское платье и проведём бесплатно. Я могу нести его на руках. Никто не заметит».

«А как же его клюв?» – сказала Пэт.

«Что-нибудь придумаем», – сказал Джон.

Уилларда сделал художник, который жил где-то в отдалённых горах Калифорнии, в уголке, который трудно найти.

Художнику было под сорок, жизнь у него шла наперекосяк – с множеством неудачных романов и терзаний, но как-то он не дал ей развалиться, кормился скульптурой и жил с женщиной, которая заботилась о его базовых физических и духовных потребностях и не слишком морочила ему голову.

Уиллард явился к нему во сне, сне, состоявшем из миниатюрных храмов из серебра и золота, построенных, но пустующих в ожидании религии.

Уиллард просто вошёл прямиком в сон, как если бы всегда жил там, со своими длинными чёрными ногами, и странно раскрашенным телом, и, конечно, энергичным клювом и глазами, чуть ли не способными менять выражение.

Уиллард зашёл и как следует пригляделся к миниатюрным храмам из серебра и золота. Уилларду они понравились. Они станут его семьёй и его домом. На следующее утро художник взял папье-маше, лоскутки, краску и всё такое, и воссоздал Уилларда из своего сна, и вот Уиллард стоял здесь, отделившийся и ставший реальным, готовым занять свою собственную жизнь.