Антон Леонтьев - Билет в Зазеркалье

Взять в руки двуствольное охотничье ружье, навести его на безоружного человека и без малейших колебаний выстрелить выпало Инне в день своего пятидесятилетия. Это был конец июня — неимоверно душный, неприятно пыльный и рекордно бездождливый.

Инна была удивлена, когда в начале года муж сам завел разговор о ее грядущем юбилее.

И то, что этот день по совместительству был двадцать седьмой годовщиной их свадьбы, ничего не меняло.

Ровным счетом ничего.

Она не хотела никаких торжеств — ей подобные чествования были смешны, а кроме того …

Кроме того, Инне было отлично известно, что у ее мужа Геннадия имеется другая семья — не просто любовница, как раньше, с чем она в течение многих лет мирилась, а именно, что другая семья.

Параллельная супруга и дочка. Причем на две семьи Геннадий жил уже в течение четырех лет, а не исключено, и дольше.

Впрочем, Геннадий не особо скрывал этот факт, хотя с Инной никогда не говорил на эту тему, а она считала ниже своего достоинства задавать ему вопросы.

Раньше, в те далекие сладостные времена, когда они безумно любили друг друга (самое важное вовсе не в том, что безумно , а в том, что любили ), когда не могли прожить друг без друга ни дня, ни часа, ни мгновения, когда наслаждались эротическими играми и не могли насытиться друг другом, когда…

Когда они были на тридцать лет моложе и на энное количество миллионов в свободно конвертируемой валюте беднее.

Или даже миллиардов.

В общем, в другой жизни. Даже не в другой: в чужой. В жизни, которую вроде кто-то и прожил, но отнюдь не Инна с Геннадием.

Да нет же, каким таким Геннадием, с ее Генкой…

Ее мужем, отцом ее дочерей и сына.

Неужели она достигла того предела, когда начинаешь ворчать и, тяжело вздыхая, думать о том, что раньше все было лучше?

Но лучше или нет, даже не в этом вопрос. По крайней мере, раньше было — а сейчас полностью сошло на нет. Даже не сейчас. А скорее, когда-то. Когда?

Этим вопросом Инна задавалась в последнее время, если честно, в последние годы. И не находила ответа. Потому что, несмотря на то что любовь бесспорно прошла, если вообще и была (да нет же, была, конечно, была , да еще какая!), оставались воспоминания.

Хотя что такое воспоминания? Не более чем осколки кривого зеркала.

Еще имелись дети — две взрослые дочери и подросток-сын. Женечка — названный так в честь ее отца.

Да, в честь ее отца и своего деда по материнской линии, который к моменту рождения внука был уже мертв. Не в честь своего отца, Гены… Ее Генки — хотя Инна думала об этом. До диагноза супруг страстно желал, чтобы сын получил его имя. А потом…

Потом никогда не упоминал об этом. Так нужно ли при таком раскладе сыну имя своего отца? Отца, который никогда его не любил и, узнав по результатам обследования о том, что его сын с большой долей вероятности страдает трисомией 21, то есть синдромом Дауна, без колебаний предложил сделать Инне аборт. А когда она заявила, что ни за что не пойдет на убийство своего ребенка, примирительно погладил по руке и, допустив возможность родов, заявил, что «это» в таком случае надо будет немедленно сдать в детский дом.

«Это» оказалось их Женечкой, точнее, конечно же, ее Женечкой, которого Инна зачала в тридцать девять и родила в сорок. И который, наряду с журналом, ее литературным журналом, стал центром ее жизни.

И ее смыслом.

Интересно, их любовь с Генкой умерла именно в этот момент?

Нет, наверное, и раньше, или позже: разлад имел место и до рождения Женечки, а чудные мгновения в совместной жизни и после.

Но…

Ну что же, если не дети, то, быть может, деньги?

Денег у них было предостаточно, вернее, столько, сколько никому не требовалось. Инна даже не ведала, сколько именно — в финансовых вопросах супруг был крайне скрытен, а после того как она по собственному желанию (в самом деле собственному : драйв уже был далеко не тот, как в годы становления их маленького бизнеса, ставшего затем большим и под конец огромным ) вышла из состава совета директоров холдинга и занялась обустройством своего нового проекта, крошечного издательства высоколобого литературного журнала, совершенно убыточного, но принадлежавшего исключительно ей самой, Инна совершенно не интересовалась количеством денег на счетах мужа.

А Геннадий с начала нулевых ежегодно всплывал в различного рода (официальных, полуофициальных и вовсе неофициальных) списках «самых богатых» соотечественников — на разных местах, с разными суммами совокупного состояния, однако всегда со столькими нулями, что от них рябило в глазах.

Господи, неужели они когда-то были бедными? И не только бедными, даже нищими…

Но с тех пор все радикально изменилось. Вместо комнатки общежития у них имелось несколько особняков, разбросанных по всему миру, сколько именно, Инна даже не знала.

И знать не хотела, так как была далеко не во всех из них: не было времени на жизнь светской львицы, полную неги, ничегонеделания и наездов то в отечественные, то зарубежные виллы, шале, палаццо, дворцы. И слава богу, у нее ведь имелся журнал.

Ее журнал — и только ее!

Да, наверное, это и удерживало их, две вращавшиеся на разных орбитах планеты, в зоне взаимного притяжения. У Геннадия был его холдинг — у нее был ее литературный журнал.

А еще у них были деньги, дети и…

И ни капельки любви.

Нет, не то чтобы они ненавидели друг друга — от любви до ненависти полшага, как, впрочем, наверное, и наоборот. По крайней мере, и то и другое — сильные чувства.

А у них уже давно не было друг к другу сильных чувств. И вообще никаких не было. Причем, как ни старалась Инна припомнить, не могла отыскать тот момент, когда эти чувства, которые были, вдруг исчезли.

И дело было не в моменте, а в долгом, незаметном (или не замечаемом) процессе. Итогом которого стало полное безразличие, чуть приправленное брезгливостью, легким раздражением и незыблемо зиждившееся на таком кошмарном фундаменте, как привычка.

Название тому процессу было очень простое: жизнь человеческая.

Инна понимала, что их отношения не просто перешагнули зенит, отношения изжили себя, однако они жили дальше. Геннадий, как ни странно, оказался в чем-то даже честнее Инны, если в таком случае можно вести речь о честности: активно отрывался на стороне, заводил интрижки одну за другой, менял пассий как перчатки.