Геннадий Немчинов - Приезд старшего брата

Александр Рябиков приехал в Оковецк по просьбе своего старого товарища по давним годам службы в этом верхневолжском рабочем поселке — или маленьком городке, что теперь уже, пожалуй, было точнее. Приятель его сейчас работал начальником милиции, а в те годы только прибыл в Оковецк младшим лейтенантом.

Он позвонил накануне поздним вечером, почти ночью:

— Саша, не выберешь дня три-четыре?

— А что у тебя там случилось?

— Ты ведь помнишь Павла Синева?

— Ну конечно!

— Погиб Паша.

— Жаль. Хороший был парень.

— У нас тут, понимаешь, разные слухи идут. Очень упорные. Дело, короче, вот в чем: мы арестовали его старшего брата, Анатолия. Его ты не знал, он жил далеко, на Кубани. Подозревается в убийстве Павла.

— Это что-то непонятное…

— И мы так думаем. Но уж очень все сходится… И слухи эти чертовы. Вся Красивая набережная гудит, и соседние улицы.

— Ну, слухи — дело десятое. Доказательства нужны.

— Это-то так… Послушай, мы совсем запутались. Приезжай, а? Созвониться с начальством?

— Сам начальник. Приеду. А в Оковецк давно собирался.

— Жду! — обрадованно крикнул в трубку Семенюк.

Собраться было несложно. Оставил за себя заместителя, и в тот же вечер сел на поезд с маленьким чемоданом. Сказал в своем следственном отделе, что будет в понедельник. Значит, на Оковецк падало шесть дней — с субботой и воскресеньем.

Ранним утром стоял в тамбуре, смотрел на лес, редкие деревни, на маленькие станции, где поезд стоит минуту, на стога сена, поляны, луга. Легкий белый туман вытекал из леса. Видно было, что он теплый, вспыхнет сейчас на солнце — и тут же исчезнет, испарится, в небо уйдет.

Все стало как будто не совсем таким, как в прошлом. Раньше смотрел с радостью — теперь с печалью. Постарел лес, присмирели луга, не так весело блестит вода маленьких рек и ручьев; деревни реже стоят и кажутся безлюдными. И не в том ли самом вагоне он едет, что и двадцать лет назад? Вагон и тогда был такой же, только совсем новый, в нем пахло свежо и молодо: то ли чистой свежей краской, то ли летом, врывавшимся в окно?

Нет, что-то происходит в мире, не вполне ясное нам, это не только старение вещей и предметов, это не только старение нас; как видно, вместе с нами, взрослея, меняется и наш не вполне осязаемый мир: небо, воздух, звезды, даже ария Лизы из «Пиковой дамы», которая доносится из репродуктора, — постарела или просто надоела из-за частого повторения.

Солнце, едва касаясь вершин старых берез, светило холодным, отстраненным светом. Оно словно не решалось еще показать свою летнюю силу — еще часа два, вот тогда оно горячей ладонью проведет по спинам ручьев и речек, огладит луга и полевые дороги.

Больно было слушать свои мысли, потому что в них отзывался возраст — едва ли не впервые; все считал себя молодым, уверенно-сильным, бестрепетно открывающим мир. Внешне, думалось, я менялся и меняюсь — а внутри остаюсь все тем же. Нет, это не так. Одного жизнь подвигает мелкими толчками, и он не ощущает, как постепенно взрослеет, потом стареет, с другими иначе — жизнь позволяет ему долго наслаждаться молодостью, а затем безжалостно дает сильного тычка, и он из стана здоровых и молодых летит, едва удерживаясь на ногах, в стан своих ровесников. И те, уже обремененные болезнями и тяжким опытом, встречают его насмешками — одни добродушными, другие язвительными.

Поезд пошел под уклон. Где же зеленый шатровый вокзал, так уютно встречавший и провожавший в молодости? На его месте стоит белокирпичное длинное здание, на нем большими буквами выведено: «Оковецк», Александр перевел взгляд направо. Слава богу! Все так же карабкаются там на холм дома окраинной улицы и песчаная дорога, виднеется сосновый лес. Видна чудная зелень луга. И небо пылает так знакомо и нежно над этим лесом и холмом. Еще минуты две. Сильно и привычно запахло мазутом, дымком, влагой от низинки — и поезд остановился. Только спрыгнул — Семенюк.

— Александр Степаныч!

— Здравствуй.

Они обнялись, похлопали друг друга по спинам. Семенюк был на новенькой желтой «Ниве».

— Поедем ко мне, Александр Степаныч. Таня комнату приготовила — квартира большая.

Рябиков замялся на секунду, но потом все-таки сказал:

— Ты меня извини, Федор, но у меня свои правила. Отвези-ка меня в гостиницу. И кстати, зови меня по-прежнему, что за церемонии?..

Проснулся — показалось, что уже очень поздно: вся комната ярко освещена солнцем, высвечена каждая щель в полу. Вскочил, умылся, оделся, наскоро побрился электробритвой — наверное, Семенюк уже ждет. А взглянул на часы: восемь утра. Походил по комнате с неожиданным праздничным чувством. И откуда только оно появилось? Может, от голубых обоев, которыми оклеены стены? Или от всего этого непритязательного уюта деревянной районной гостиницы? А, вот что еще: глубокая тишина вокруг. Выглянул в окно — все те же черные старые березы, во дворе огромные поленницы дров. Вокруг — огороды. Пахнет зеленью.

Спустился вниз, позавтракал под неторопливый разговор буфетчицы с горничной. Прошло всего двадцать минут. А не пройтись ли по базару — он как раз напротив гостиницы? Заодно взглянуть на стадион — любимое место молодости, здесь в воскресные дни бывало очень хорошо, приходил с друзьями на футбольные матчи районных команд, гуляли в праздничной толпе, говорили, пили пиво.

Ну конечно, сейчас здесь пусто. Но почему же, черт возьми, забор-то почти весь повалился, неужели нельзя подремонтировать? И скамьи сгнили, да так никто и не обращает на них внимания. Нужно Семенюку сказать — депутат, пусть проявит заботу. А вот у синего ларька маленькая толпа, суета, голоса. Ага, пиво. Любители уже нашлись. Александр подошел к ларьку. Пиво отпускали мужчина и женщина, наверное, муж и жена: по коротким репликам, по тому, как они и не глядя видели друг друга, по схожести лиц — с годами совместной жизни всегда переходит что-то от одного к другому — это легко понять.

В толпе были почти одни молодые парни лет по двадцати, двадцати с небольшим, с ними несколько девушек. Они жались в сторонке. Александр пристроился за последним. Жажда не мучила: просто хотелось как-то приобщиться к этим первым встретившимся сегодня оковчанам.

Вдруг в толпе вспыхнула гнусная ругань. Заругались с каким-то волчьим азартом, широко разевая рты, оскаливая зубы, выкатывая бешено глаза.

— Эй, потише! — не выдержал он. — Вы что же, женщин не видите? Да и вообще — что за дикость такая!