Шарль Эксбрайя - Семейный позор. Мы еще увидимся, детка! Ночь Святого Распятия

Алонсо, куривший сигару, потягивая херес, по-моему, замечательно вписывался в обстановку. Честное слово, он, кажется, больше походил на андалусца, чем я сам!

— Хосе… — выдохнул он, когда я устроился рядом. — Не понимаю, каким идиотом надо быть, чтобы жить вдали от Севильи…

— Похоже, ты слегка запамятовал, что мы приехали сюда не разыгрывать из себя туристов или раскаявшихся блудных сыновей!

Против воли я заговорил так сухо, что друг удивленно посмотрел на меня.

— Что на тебя нашло, Пепе?

— Да просто все на свете опротивело!

— Ого! А скажи-ка, Хосе, кто именно внушает тебе подобные чувства в большей степени, мужчины или женщины?

— Даже не знаю… хотя, если вдуматься, пожалуй, все-таки женщины…

Он похлопал меня по плечу.

— Что-нибудь неладно с Марией?

— Боюсь, теперь все пошло наперекосяк, Алонсо…

— Послушай, Пепе, надеюсь, в твоем-то возрасте ты не станешь впадать в отчаяние из-за жалкой любовной ссоры?

— Да нет, тут дело серьезнее, куда серьезнее, Алонсо…

Мой тон произвел должное впечатление, и в одну секунду Муакил из счастливого туриста превратился в сурового и безжалостного полицейского, бок о бок с которым мне так часто приходилось работать. И я снова уверовал в успех. Рядом с Алонсо мне нечего опасаться серьезных неприятностей, и, если, паче чаяния, я все же расстанусь с Марией, друг сумеет утешить. Я рассказал Алонсо, как меня арестовала полиция, но и от него скрыл новые отношения, возникшие между нами с Фернандесом и Лусеро, потому что пришлось бы упомянуть и о несчастной маленькой Инес, а я не имел на это права. Зато о подозрениях насчет Хуана рассказал без утайки.

— Может, ты и прав, Хосе… Мальчишка слишком экзальтирован и восторжен, и пока я плохо представляю себе его роль во всей этой истории… Довольно подозрительно, что, не работая, Хуан все же умудряется как-то существовать и добывать достаточно денег хотя бы на выпивку, когда его мучает жажда… Разумеется, если он работает на Лажолета, загадка объясняется очень просто. Довольно скверно для его сестры, коли мы не ошиблись…

— Для его сестры? У меня есть все основания полагать, что они с братцем — два сапога пара!

— Ты что, спятил?

И я ему все выложил: и о внезапном превращении Оберхнера в Чарли Арбетнота, и о его расследовании у Перселей, и о невольной или намеренной болтливости Марии, раскрывшей мое инкогнито. Алонсо слушал, не перебивая.

— Бедный мой старина, — заметил он, когда я умолк. — А тебе не показалось странным, что англичане занимаются той же историей, а мы не в курсе?

— Сам знаешь, у нас не принято оповещать друг друга о таких вещах… во всяком случае, без крайней нужды.

— Согласен. А наши осведомители?

— Возможно, они работают заодно и на англичан.

— Не исключено. Но так или этак, а первым делом надо выяснить, действительно ли Арбетнот — тот, за кого себя выдает. Нет, не надо его описывать. Я не хочу, чтобы на меня это заранее повлияло. Сейчас же схожу в консульство и попытаюсь связаться с Вашингтоном, а уж они пускай позвонят в Лондон. А вечером встретимся здесь же, ладно?

— Так до встречи, Алонсо.

Я чувствовал, что Муакил явно хочет добавить что-то еще, но, видно, не решается.

— Хосе, — пробормотал он наконец. — Ты знаешь, как я тебя люблю… и что мы с Рут считаем тебя родным братом?

— И зачем ты мне это говоришь?

— Из-за Марии… Расследование может стать для тебя слишком тяжким бременем. Доставь мне удовольствие, Пепе, возвращайся в Вашингтон. Я позвоню Клифу. Объясню, что ты окончательно раскрыт и больше не в состоянии мне помочь. А кроме того, тебя трижды пытались прикончить. Я уверен, что Андерсон все поймет и прикажет тебе срочно лететь домой. Подумай! Зачем тебе тут торчать? Если Мария ни в чем не виновата (а я надеюсь, что так оно и есть), то сама приедет в Вашингтон. Если же она виновна, к чему тебе напрасно страдать? Прошу тебя, Хосе, ради нашей дружбы, уезжай!

Слова Алонсо меня немного удивили, но, главное, ужасно растрогали. Похоже, старина и вправду не на шутку беспокоится. Никогда он еще так явно не показывал, насколько привязан ко мне, даже после того, как я уступил ему Рут… Я понимал, что Алонсо прав и надо бы последовать его совету, но я ненавижу оставаться побежденным, а бежать, пусть даже из-за Марии, означало бы сдаться, и я бы себе никогда этого не простил.

— Послушай, Алонсо… — слегка охрипшим голосом проговорил я, сжав его руку. — Я тоже, знаешь ли, очень тебя люблю. Но я уже не дитя… Да, это будет тяжко… очень тяжко… И что с того? Не в моих привычках бросать начатое дело. Мы вместе работаем, значит, вместе и закончим преследование. Тем хуже для меня и тем хуже для тех, других… Я не желаю краснеть от стыда ни перед тобой, ни перед Рут, ни перед Андерсоном.

— Как хочешь, Хосе. Но помни: я очень просил тебя уехать.

И он исчез прежде, чем я успел ответить.

Севилья не так уж велика, а потому, неторопливо прогуливаясь по Сьерпес, рано или поздно непременно встретишь того, кто тебе нужен. Я уже несколько раз из конца в конец прошел улицу, о которой с такой гордостью говорит любой андалусец, когда наконец увидел Хуана. Парень праздно шатался по Сьерпес, время от времени поглядывая на муниципальных служащих, расставлявших вдоль лавочек стулья для тех, кому захочется наблюдать процессии сидя. Потом парень шел дальше, то здороваясь с каким-нибудь приятелем, то обмениваясь шутками с лавочниками, и явно пребывал в отличном настроении. Видимо, накануне Святой недели жизнь казалась ему особенно прекрасной. При виде меня Хуан радостно улыбнулся.

— Que tal, don Jose? [90] Как поживаете, дон Хосе? (исп.)

Я повел его в кафе на углу Сьерпес и Риохи, и мы устроились за столиком подальше от гигантской стойки бара, а заодно и от нескромных ушей.

— Хуан… ты вчера никому не рассказывал, как купил для меня пистолет?

— Никому. А что?

— Да то, что кто-то донес легавым, что я обзавелся пушкой, и меня загребли сразу после того, как мы с тобой расстались.

— Madre de Dios! [91] Матерь Божья (исп.)

— Ты, случаем, не знаешь, кто бы мог меня заложить, Хуан?

— Нет.

— Может, тот, у кого ты купил «люгер»?

— Ни за что на свете! Менгихо — вполне надежный старикан, да я и не сказал ему, для кого покупаю оружие.

— Тогда… ты?

Несколько секунд Хуан смотрел на меня, не понимая, потом, побледнев как полотно, вскочил.

— Вы… вы хоть думаете… что говорите? — заикаясь от ярости, воскликнул он.

— Сядь и прекрати валять дурака…

— Сначала возьмите свои слова обратно!

Сразу же затевать ссору не имело смысла.

— Ладно, извини. Но ты ведь должен понимать, что я обязан проверить все возможные варианты, верно?

— И даже счесть меня последним мерзавцем?