Андрей Дышев - Не путай клад с могилой

– Что вы говорите! – с деланным изумлением ответила Марина, внимательно глядя на ступени. – Кто же это мог сделать? Ведь это большой грех!

– Большой, – согласился я. – А потому я прошу тебя, как человека честного, почитающего божьи заповеди, припомнить, не видела ли ты кого-нибудь рядом с аквалангами.

– Рядом? – Марина наморщила конопатую переносицу и даже приставила пальчик ко лбу. – Отец Агап стоял у окна… Да, он стоял у окна и читал Новый завет. Уже было темно, но напротив окна большой ночной фонарь, как луна… Отец Агап всегда в это время читает Евангелие.

– Что-то раньше я не замечал за ним такой привычки. Что ж ему мешает читать Евангелие во дворе, за столом?

Марина пожала плечами.

– Не знаю. Может быть, ему нравится читать и смотреть на море и лунную дорожку. Из двора ведь ничего не видно, и музыка очень громко играет.

– Разве вчера в пансионате были танцы?

– Да, там по нечетным числам танцы. А вчера как раз девятнадцатое число было.

– А что ты делала в это время? Ходила на танцы?

– Что вы! – на этот раз искренне возмутилась Марина. – Я на танцы не хожу.

– Это почему же так? Отец Агап не разрешает?

– При чем здесь отец Агап? – Марина искоса взглянула на меня. Взгляд был неприятным. – Священник всего лишь мой духовный наставник. Он мне не начальник.

– А кто же в таком случае не разрешает?

Было заметно, как Марина покраснела.

– Вы, знаете, такие вопросы задаете, что даже неудобно как-то… С чего вы взяли, что мне кто-то запрещает?

– По глазам видно, – ответил я, глядя куда-то в сторону.

– По глазам? – переспросила Марина и натянуто улыбнулась. – Вы, конечно, человек опытный, частным детективом работали, и все же не думаю, что самое сокровенное можете прочесть по моим глазам.

– И самое сокровенное можно. Глаза – зеркало души, так ведь?

– И что, интересно, вы еще прочитали в моих глазах? – осторожно поинтересовалась Марина, неожиданно открыто посмотрев на меня.

Мы остановились. Я тронул подбородок девушки, слегка приподняв лицо.

Мастерство цыганского мошенничества нарабатывается годами. Я так не умею – полным экспромтом и скороговоркой нести ахинею про дальние дороги, болезни, недавние беды и радости, случайные знакомства и влюбленности, по глазам угадывая попадания в цель и ловко разворачивая верные темы. Но кое-что выпытать у Марины можно было.

– Во-первых, ты со мной не до конца откровенна, – сказал я, пристально глядя в глаза Марине и не позволяя ей опустить лицо.

– Ну и что? – тотчас ответила она. – Девушка имеет право иметь тайны от мужчины.

– И даже во время исповеди?

– Но вы же не священник, чтобы я перед вами исповедалась!

– Исповедь сыщику иногда бывает намного полезнее, чем исповедь священнику.

– Ну ладно! – Марина усмехнулась и отвела мою руку в сторону. – Телепата из вас не получилось. Не старайтесь вытянуть из меня то, что вам не положено знать.

– Значит, ты не хочешь помочь ближнему?

– Я была бы рада, да не в силах этого сделать. Если вы чувствуете на душе тяжесть греха, то в самом деле лучше исповедуйтесь у батюшки.

Это был ответный удар. Ей был неприятен мой случайный вопрос о танцах, может быть, я невольно затронул ее чувства, и теперь Марина мстила мне.

– Так я и сделаю, – спокойно ответил я, к неудовольствию девушки, которой явно хотелось увидеть в моих глазах страх. – Завтра же исповедуюсь.

– А почему завтра?

– Потому что сегодня я хочу убедиться в том, что это не глупый розыгрыш, а несчастный случай.

Оставшуюся часть пути мы шли молча. Я пытался логически разобраться в том, что случилось, и понять, кому надо было совершать пакость с дырками в мембранах и чего пакостник добился этим негуманным актом, но ни к какому разумному выводу так и не пришел. Выходило, что это было делом рук какого-то дебильного маньяка, который навредил без всякой меркантильной цели.

Когда мы зашли во дворик кафе, то первое, что я увидел, было перекошенное от гнева лицо Валерия Петровича. Он стоял на мокром, еще не высохшем после поливки бетонном полу подбоченясь и смотрел на нас с Мариной затуманенными глазами.

– Наконец-то! – едва разжимая зубы, процедил он. – Босс собственной персоной! Хозяин! Так сказать, генеральный президент нашей вшивой гостиницы! «Новый русский» крымско-украинской закваски, черт вас всех подери!

Я успел привыкнуть к хамоватой манере разговора Валерия Петровича и, не проявляя никакого интереса к потоку плоского остроумия, прошел мимо, даже не удостоив постояльца взглядом. Сашка суетился за стойкой, делая массу беспорядочных движений, и с испугом поглядывал на меня из-под выцветших белесых бровей.

– Где Анна? – негромко спросил я, опираясь на стойку.

– Утром куда-то ушла. На море, может… До сих пор не было… Я не видел ее.

– А что с этим? – Я кивнул в сторону Валерия Петровича.

– Обокрали… два номера, – с трудом ворочая языком, произнес Сашка. – Его и еще один, напротив.

Мне показалось, что он заработает грыжу, если попытается поднять на меня глаза.

Валерий Петрович поселился у меня дней десять назад. Оформлял его Сашка, определив в самый дорогой двухкомнатный номер. Я в то утро сжигал нервы после очередной ссоры с Анной, гоняя по Феодосийскому шоссе как ненормальный на своем «Опель-Сенаторе», стараясь выветрить из головы грустные мысли. Километрах в тридцати от Судака у меня кончился бензин, как, собственно, и дурь, и я, бросив машину, вернулся домой на попутке.

– Люкс заняли, – сказал Сашка с плохо замаскированным восторгом, ожидая похвалы.

Я громыхнул дверью калитки, кинул в ладонь официанту связку ключей от машины и жестко сказал:

– Перед Щебетовкой у ларька торчит мой «Опель». Заправишь бензином и пригонишь.

– Понял, – упавшим голосом ответил Сашка, глядя на ключи, как на скупые чаевые.

– И сними свои дурацкие очки. Официант должен смотреть на клиентов открытыми и честными глазами.

И за что на парня набросился, подумал я, поднимаясь по лестнице наверх. За инициативу поощрять надо, а не наказывать. Что-то совсем я плох стал. Старею, наверное.

У дверей кабинета, за журнальным столиком, сидел немолодой мужчина. Он без интереса листал старый номер «Огонька». Несмотря на жару, он был в костюме, белой рубашке, и его строгий деловой прикид был нарушен лишь ослабленным галстуком. Залысина подчеркивала высокий лоб, гладкий и блестящий, как у юноши. Крепкий, подвижный, он производил впечатление перезревшего донжуана, который никак не желает смириться со своим возрастом.

Незнакомец откинул журнал в сторону, энергично поднялся и сунул руки в карманы брюк.

– Этот милый мальчик, – сказал он громко, отчетливо выговаривая каждое слово, – сделал все, кроме главного – не дал мне ключей, чего я, собственно, и дожидаюсь уже битых два часа. Вы, кажется, директор этой, так сказать, гостиницы, я не ошибся?