Юлиан Семенов - ...При исполнении служебных обязанностей. Каприччиозо по-сицилийски [Романы]

На страдах то и дело торчат телефоны «автосос»: позвони — через полчаса приедет техпомощь. Другое дело — сдерут с тебя за эту помощь три шкуры, но помощь окажут квалифицированную; ничего не попишешь — за комфорт надо платить. Здесь же, в тихой и темной французской провинции, не то что «автососов» — ни огонька не было. Менять баллон в темноте — дело не из легких. Спасибо покойному отцу; он посадил меня за руль в Берлине, в сорок пятом, и был это маленький «оппель-кадет», и я тогда впервые испытал ощущение подчиненности скорости, и это прекрасное ощущение, а потом отец и его друг комбриг Лесин учили меня менять баллоны, и заставляли это делать ночью, без света. (Хотя гитлеризм был сломлен, солдаты не могли свыкнуться с солнцем и тишиною — война куда как протяженнее в памяти, чем мир.)

Я поменял баллон, запасной камеры у меня не было, и поэтому ехал по темной тихой деревенской дороге в Марсель с особой осторожностью, будто босой шел по траве, возле строительной площадки, где всегда валяются куски дерева с торчащими гвоздями.

В Марсель я добрался поздно ночью, посмотрел цены на баллон и почесал в затылке: денег явно не хватало.

Утром купил подержанный — за восемьдесят франков.

Сейчас, возле Сефалу, я немедленно просчитал в уме, сколько придется платить за отсутствующий баллон (еще один предметный урок на будущее, — надо ж было осмотреть машину, когда получал ее в Сиракузах!), соотнес приблизительную цену с оставшимися у меня деньгами и почувствовал, как на лбу выступил пот — могло не хватить. Поглядел на свой походный хурджин, вспомнил про диктофончик — придется, видимо, расстаться.

В Сефалу поэтому я приехал в настроении сугубо подавленном, и как ни заставлял себя настроиться на город, который славился, да и поныне славится своими «морскими мафиози», ничего путного у меня не получалось: неприятная мысль, особенно о завтрашнем дне, подобно гвоздю в ботинке — постоянна.

Места в отеле я и здесь не нашел, посоветовали поискать в районе Финале. Я нашел там три гостиницы: одна была на самом берегу, номер стоил 60 000 лир; вторая — в ста метрах от моря: стоимость номера — 35 000; в придорожной, правда, без кондиционера, «койку» можно было получить за 20 000, это куда еще ни шло.

Если бы это была моя первая загранпоездка или даже пятая, я бы наверняка остановился во второй гостинице и вынужден был лишить себя ужина и завтрашнего обеда для «выравнивания бюджета», но опыт — великая штука: я знал теперь, что цены здесь «прыгающие», что здесь надо быть жестким в своих условиях, что здесь тебя изначально хотят надуть, ибо хозяина никто не контролирует, своя рука владыка, а туристов — из-за экономического кризиса — все меньше и меньше, поэтому каждому человеку здесь рады и норовят сорвать с него поболее, особенно коли иностранец, и тебе надо проявлять твердость, решительно уходить, заметив, что номер «вери икспенсив», тогда тебя окликнут и начнут говорить, что «овес ноне дорог», но ты не должен поддаваться этому — неумолимость и рассеянность; хозяин в конце концов шепнет, что вы ему очень понравились, и что он благоговеет перед путешественниками, и что только поэтому он даст вам «спешиал прайз», и что он попросит вас за это раздать знакомым визитные карточки его отеля и порекомендовать им останавливаться только здесь.

Словом, я поселился в придорожном отельчике и мог поэтому позволить себе спуститься в «пиццерию» и заказать самую дешевую, но — при этом — самую вкусную еду Италии: «пиццу по-неаполитански», очень похожую на наши батумские хачапури, только без яйца, но зато с помидорами.

В «пиццерии» был накрыт только один стол, все остальные пустовали. За этим большим столом сидело пятеро взрослых — двое мужчин и трое женщин, да дюжина детей, мал мала меньше, невероятно симпатичных, шумных и смешливых итальянчиков. Дети бегали по «пиццерии», женщины без умолку болтали, успевая при этом стремительно вязать, а мужчины не отрывали глаз от газет.

Тринадцатилетний мальчугашка-официант, заглянув через плечо мужчин, шепнул что-то повару, который выпекал пиццу в большой печи, похожей на волшебную, какие снимал в своих фильмах покойный Александр Роу. Вытерев руки о длинный белый халат, повар снял высокую шапочку, подошел к мужчинам и тоже уткнулся в газету, пока ему не закричали что-то поварята, стоявшие у печки, — горела, судя по всему, моя пицца.

Когда компания ушла из-за стола, газеты остались — тяжело таскать, двадцать страниц как-никак. Я поднялся, посмотрел заголовок: «Сенсация Джузеппе Пери, комиссара полиции». По-итальянски я не читаю, но если знаешь английский, чуть помнишь немецкий, учишь испанский (и совсем, к стыду, позабыл два любимых своих языка: пушту — афганский и фарси — персидский), то понять смысл — в общих конечно же чертах — можно. Речь шла о разоблачении группы мафиози, связанных с фашистами. Я записал фамилию полицейского комиссара в блокнот, съел чуть подгоревшую пиццу и завалился спать: после вкуснотищи по-неаполитански кошмар завтрашней расплаты за доверчивое головотяпство человека, привыкшего полагаться на престиж организации, полагая ее государственной, то есть в высшей мере ответственной, не был столь острым, как час назад.

(«Авось вывезет» — все-таки это прекрасно, согласитесь…)

Позже, осенью, в Москве уж, я получил материалы, опубликованные итальянским «Эуропео» о комиссаре Пери. Материал этот настолько интересен, что стоит о нем рассказать подробно.

Журналист Роберто Кьоди, раскопавший дотошливого комиссара, утверждает, что связь между «неофашистами, мафиози и гангстерами не вызывает у Пери никакого сомнения».

Сейчас Пери расследует четыре дела — внешне вроде бы разрозненных, но, как он полагает, внутренне связанных воедино.

Среди прочих имен Пери весьма внимательно изучает личность Пьетро Луиджи Конкутелли — мафиози, передислоцированного боссами на север Италии. Он был арестован в феврале 1976 года в Риме; в той комнате, где на него набросились агенты полиции, было найдено 11 000 000 лир, переданных ему мафиози Ренато Валланцаска: выкуп за синьору Трапаньи, похищенную по приказанию штаба. Цепочка потянулась к неофашисту Плачидо Моргайте, который — дабы еще более напугать похищенного Луппино — отрезал у него ухо: «если не внесут денег, я изрежу тебя на куски».

Комиссар Пери настаивает на том, что именно Конкутелли застрелил судью Оккорсио и генерального прокурора города Палермо Пьетро Скальоне. Он настаивает на этом, потому что неподалеку от места убийства было обнаружено тридцать гильз, калибра 9/38; ровно шестьдесят патронов такого же калибра нашли в машине, которую использовали для похищения банкира Корлео, а в тайной квартире Конкутелли изъяли 339 патронов такого же калибра, инструкцию штаба вооруженных сил о том, как обращаться со взрывчаткою и два незаполненных удостоверения министерства обороны Италии — с печатями и подписями.