Эдуард Маципуло - Подземные дворцы Кощея [Повести]

Ханжой солдаты называли ханшин, китайский самогон, который иногда выдавали в полевых условиях вместо «фронтовых ста грамм».

Студент вдруг начал освежать их память по части презумпции невиновности, и все опять согласились, что это потрясающая вещь, противная всем войнам: если не доказано, что виновен, то разве можно убивать первого встречного за то, что на нем, допустим, вражеский мундир? Или наказывать бойцов-окруженцев за то, что попали они в окружение? Или — даже дух захватывает! — военнопленного за то, что он в плену? Или живого за то, что не умер, когда всем положено умереть?

— О це да! — Поляница инстинктивно оглянулся.

А Кощеев резанул напрямик:

— Так что выходит? Товарищ Сталин против этой презумпции?

— Хватит! — взвился Зацепин. — Я как старший по званию…

Посудин, конечно, струхнул по привычке, даже строчка пошла вкривь — начал штаны к кальсонам пришивать.

— Давайте лучше о драконах, — закончил миролюбиво Зацепин.

Кощеев разглядывал извилистую, как дубовая ветвь, проточину, начинающуюся где-то под глыбой.

— Если водичка течет на самой вершине… — сказал он задумчиво, — то какая тут презумпция?

— Родник, конечно, — уверенно сказал ефрейтор. — Бывают же родники высоко в горах? На Кавказе, к примеру.

— Конечно, бывают. Только этот родничок, должно быть, я сделал. Включил рубильник в бункере — и вода из кранов закапала. Помните, когда казарму подмочило?

— Тут все повзрывали, а течет все равно, — возразил Зацепин. — Провода и трубы напрочь разорваны, с дерьмом перемешаны. Электричество к насосам не подашь без проводов. Родник получается.

— А если рыть-рыть до самых труб, не затронутых взрывами? Привели бы куда-нибудь, верно? — продолжал Кощеев. — К какой-нибудь водокачке, например…

Посудин сразу забыл о штанах.

— Кеша, ты гений! Именно водопроводная система! От нее надо плясать!

— Когда насос мовчит, вода тэчэ соби помаленьку с башни, як ее…

— Из водонапорной, — подсказал Кощеев.

Посудин вскочил, замахал длинными руками.

— По принципу сообщающихся сосудов! Эта же так естественно! Логично! С более высокого уровня!..

Все посмотрели на Двугорбую сопку, один горб которой заметно возвышался над соседними сопками, и, не сговариваясь, побежали туда. Посудин и Кощеев сильно отстали от остальных.

— Нет, Кеша, — задыхался Посудин, — Барабанов совершенно не прав, называя тебя разгильдяем. Ведь ты, в сущности… как это выразиться попонятней… ну, вроде непроявленной фотокарточки или недорешенной задачки… Вот именно! Непроявившееся качество! Упрятанное. То есть истина в обмотках!.. Когда голого тела истины не видно!

Студент говорил и говорил, а Кощеев отворачивался и судорожно вздыхал, чтобы не расплакаться — должно быть, укатали сивку крутые горки, совсем чувствительным стал после японской пытки. Особенно ему понравились слова Посудина об истине в обмотках. Ведь в самую точку попал длинный! Всегда Кощеев знал, чувствовал, догадывался, что он со всеми своими взысканиями — какая-то интересная личность.

А студент все наддавал жару:

— Судьба тебе выпала с самого начала — не позавидуешь… Но ты огрызался да жил… Другой бы давно сломился, так ведь?

Чтобы окончательно не разрыдаться, Кощеев закричал:

— Братцы! А студент штаны потерял!

И точно — Посудин был с винтовкой, но без штанов, в одних кальсонах. Под громкий хохот солдат он побежал назад, к развалинам Малого Дракона, искать забытые брюки, а Кощеев принялся вытирать лицо рукавом — будто от смеха слезы.

Кое-какой инструмент остался все же в лагере — затупленное кайло с треснувшей ручкой, два искривленных ломика, зазубренный топор… Бойцы с азартом принялись долбить серый камень на макушке Двугорбой. Пластины камня перемежались со слоями сыпучей, похожей на золу почвы, в которой не было никакой живности. Дело пошло быстро. За час выдолбили яму почти метровой глубины.

Вернулся растерянный Посудин.

— Нет брюк. Кто взял, сознавайтесь.

— Значит, опять кто-то прячется там, раз штаны уплыли, — сказал Кощеев, вылезая из ямы.

— Кто же еще? Самурай, конечно, — веселился Зацепин. — Видит, заштопаны, значит, воевать в них можно.

— Или Барабанов подкрался, начал крупно вредить…

Они балагурили и наслаждались российской горлодерной махорочкой из солдатского довольствия, пока не увидели зелено-пятнистую «эмку», отчаянно пылившую по насыпной дороге через болото.

— Комбат, однако, — сказал озабоченно Зацепин. — Или ротный? Вот и кончилась лафа. Что-то быстро…

— Комбат катается на мотоцикле, — неуверенно проговорил Кощеев, — а ротный коня не променяет даже на паровоз…

— Все течет, все меняется, — сказал Посудин. — Даже брюки вы мне сейчас отдадите. Посмеялись, и хватит.

Поляница молча кинул ему брюки.

— Как можно ошибиться в людях, — с искренним сожалением произнес Посудин. — От тебя, Богдан, я не ожидал. У тебя же зуб мудрости, а ведешь себя, как… — он запнулся, чуть не брякнув «как Кощеев», и закончил: — Как неразумное дитя.

Легковушка остановилась у подножия сопки, и какой-то человек с большой корзиной на голове начал подниматься по прямой к солдатам, хотя это было трудно — склон был крутым даже для человека без груза.

— Это же Дау, шофер! — воскликнул Зацепин.

Китаец взобрался на вершину и осторожно снял с себя тяжеленную корзину, затрещавшую сухими прутьями. Он поставил корзину у ног Кощеева и распростерся ниц в глубоком поклоне, упершись потным лбом в пыльный холмик. Все молча смотрели на него.

— Надо поднять, объяснить, — сказал Посудин. — Нехорошо ведь.

— Пусть отдыхает, — сказал Кощеев. — Я уже понял, почему они все время упираются рогами в землю. Это у них вместо отдыха.

Поляница потянулся к корзине. Кощеев зло прикрикнул:

— Не трожь! Не надо от них никаких подарков. Да и отравлены они, понятное дело. Это же сволочи буржуйские! — Его руки сжались в кулаки.

— Но его тогда не было. — Посудин положил руку на плечо Кощеева. — Тебе же по душе пришлась презумпция невиновности? Так смело проводи ее в жизнь, Иннокентий.

— Да пошел ты! — Кощеев схватил кирку и спрыгнул в яму.

Из машины тем временем вышел Хакода и выкрикнул в новенький блестящий рупор:

— Господин шеньши Чень просит простить всех мирных делегатов за грубую политическую ошибку! Мы разобрались в своих неправильных действиях!

— Вот артисты! — восторгался Зацепин. — Их в кино надо показывать! Все со смеху полягут!

— Господин Чжао никогда не будет ошибаться! — неслось из рупора. — Господин Чжао сам перенес пытку «вода-вода» в японской полиции!

— Катитесь к черту! — завопил Кощеев. — Перестреляю всех! И будь что будет…