Эдуард Маципуло - Подземные дворцы Кощея [Повести]

Загремели выстрелы, они были неглавными, нестрашными на фоне других звуков и слепоты. Слава богу, зрение вскоре вернулось, и я разглядел силуэт — тень женщины в парандже, затем подробности ее облика. Она плакала и кашляла по-старчески хрипло, надрывно, не в силах бежать — повредила ногу, и прощалась, наверное, с жизнью. Я схватил ее в охапку и потащил от криков и лавины. Нам повезло: она была костлявая и легкая, как сноп сухой гузапаи. Славно подсушили старушку. Потом нас нагнал оборванец в развевающихся лохмотьях. Тоже, наверное, что-то случилось со зрением — сшиб нас с ног и умчался дальше нелепыми скачками.

— Ну почему все нас бьют? — хрипела старуха, вцепившись в мой чапан.

— Отпусти! — отбивался я. — Надо бежать! Я и так тебе помог!

Но она и на самом деле не могла идти без посторонней помощи. Я оглянулся. Полмира пропало в шевелящихся клубах пыли, они росли, разбухали, добираясь до нас. И я снова потащил старуху на себе. Я падал, задыхался, расшиб лицо и колени о камни. Я был уверен, что нукеры уже гонятся за нами.

— Да когда это кончится? — шептал я в отчаянии. — Когда же будет святое место?

Мы еле-еле тащились по тропе, когда услышали впереди надрывный кашель и гневные крики:

— Убирайся! Прочь!

— О аллах! — снова заплакала старуха. — Опять что-то!..

Какой-то человек в распахнутом черном халате старался ткнуть посохом в лицо оборванцу, а тот хватал воздух широко раскрытым ртом и отползал.

Я отцепил наконец руки женщины от себя и с разбегу врезался головой в эту новую преграду на нашем пути. Человек не успел проткнуть меня наконечником посоха — вспорхнул как пушинка. Он мог свалиться с тропы и неминуемо бы разбился о каменное ложе сая, но его роскошный халат из черно-фиолетового бархата с яркой желтой подкладкой зацепился за колючие кусты. Тут было много боярышника и барбариса. Пока мы со старухой снимали злодея с кустов, оставляя на колючках бархатные и шелковые клочья, оборванец отдышался и пополз дальше по тропе.

— Так это ты? Тот самый большой человек? — закричал я в бледное и злое лицо старика. — Твои бандиты закрыли тропу?

Широкоплечий, высокорослый, в благополучные свои времена он был, по-видимому, настоящим батыром, а теперь — кожа да кости. Да еще невероятная злоба, впитавшаяся в черты монголоидного лица.

Он нашарил рукой камень и хотел ударить меня в висок — чтобы наповал. Я опередил его, врезал ему такую оплеуху, что он мгновенно забыл о своем намерении.

— Так кто ты? Басмач? Отвечай сейчас же!

Он раскашлялся, начал сплевывать вместе с кровью куски легкого, и мой гнев улетучился. Последняя стадия болезни. В сущности, он был уже мертвец. И я оставил его в покое.

Сай заложил резкий поворот, раздвинув края ущелья, и тропа круто пошла вниз. Перед нами открылся покатый берег бурной речушки, заваленный галькой, гладкими валунами, обломками скал. Это и было святое место в нынешний лечебный сезон.

Среди нагромождений серой мертвечины зеленым чудом выглядел крошечный участок пространства, свободный от камней. И на нем еще одно чудо — неказистая кибитка с загоном для овец и грядками, ощетинившимися какими-то росточками.

Мы со старухой скатились с кручи и присоединились к оборванцу, который стоял на коленях, прославляя аллаха за то, что помог живым дойти до святого места. Мы лежали на камнях, подернутых тонкой корочкой ила, и ждали чуда.

Послышался хруст гальки под тяжелыми шагами: к нам подъехал изможденный человечек верхом на таком же изможденном осле. Они оба удрученно смотрели на нас.

— Как вас мало в этом году, — вздохнул человечек. — А кто стрелял?

Словно услышав вопрос, вверху на тропе показался курбаши. Он медленно брел, опираясь на посох и хватаясь свободной рукой за камни. Он кашлял и что-то бормотал.

— Его люди стреляли, — сказал я, показав на него. — Он хочет, чтобы лечили только его.

— Глупые люди, — продолжал со скорбью человечек. — Это все бесполезно. Иной раз хозяин никого не берет для лечения — ни из очень большого шалмана, ни из очень малого.

— А вы кто? — спросил оборванец, пожирая его глазами.

— Мое имя Садык. Год назад аллах выбрал меня, а хозяин вылечил.

Вот оно, воплощенное чудо! Онемев, мы смотрели на Садыка. Ему понравилось наше поведение, он заметно приободрился. По его смуглому, скуластому лицу змеились глубокие морщины, шея — тонкая, длинная, будто птичья, а большой, с кулак, кадык искривлял ее, делал уродливой. Страшноватая образина неопределенного возраста, но он показался нам писаным красавцем. Мы готовы были целовать его кавуши…

Потом он, не слезая с ишака, определил каждому из нас участок «поля». Под обломками скал была живая почва, на которой могло что-то расти. Мы в ужасе смотрели на бесконечную череду навалов и осыпей — здесь прошумел не один камнепад за долгие века, в сущности, мы находились на поверхности застывшей каменной реки.

Садык заговорил назидательно, подражая, по-видимому, хозяину или еще какому-то авторитету:

— Вы не только землю от камней будете очищать. Вы будете готовить для божьего лечения свои грязные и злые души. Хозяин выберет с позволения аллаха только самую чистую и усердную душу.

— А сколько человек в этом году табиб-ака возьмет в лечение? — задал я глупейший вопрос.

Всем давно было известно: только всевышний назначает судьбы и сообщает о них Шаниязу Курбанову. Но должна же быть какая-то связь между судьбами и этими камнями?

Садык удивленно посмотрел на меня. Я смешался, забормотал:

— Не так выразился… не так меня поняли… Я хотел спросить, что будет дальше? Что нам еще предстоит?

— Я вижу, ты из тех, кто не любит трудиться, а кто любит болтать день и ночь в чайхане, забывая даже о молитве.

— Ты плохо видишь! — разозлился я, и старуха принялась дергать меня за чапан. — Ты должен нам сказать, как табиб-ака будет выбирать среди нас человека для лечения!

Курбаши перестал кашлять и просипел с натугой:

— Да, как?!

И оборванец меня поддержал.

— Скажите, аллахом заклинаю! — Он сложил молитвенно ладони.

Садык был немного обижен моим тоном, но, поломавшись, снизошел:

— К вечеру хозяин приедет, будет смотреть на работу и на работающих. Потом будет молиться. Потом скажет, кого выбрал всевышний. И все!

Он приветливо посмотрел на чачван, вздохнул и поехал вверх по саю, где сохранился тугайный лесок. Ну а мы начали расползаться по своим участкам. Оборванец вдруг упал, начал биться и вопить:

— Ой, больно! Мне очень больно! Жить не хочу!

— Вот и сдохни поскорей, — пробормотал злой старик.

Не будь меня поблизости, наверное, добил бы его.

— В Худайбергене сидит много джиннов, — прошептала старуха. — Ему хуже, чем нам…