Эдуард Маципуло - Подземные дворцы Кощея [Повести]

— Сдурел, студент? Осторожней с оружием! Осторожней, говорю!

— К чему эта комедия… с пилоткой?

— С пилоткой? — Кощеев снял пилотку, покрутил ее в руках, будто впервые увидел. — Так это Мотькина пилотка. Попросил на пока, чтоб не простудиться. Ему все равно — в тепле. А дождь пойдет — кастрюлей накроется.

— Не верю! Покажи метку.

Кощеев вывернул пилотку наизнанку.

— Гляди, студент. Думаешь, на понт тебя взял?

— Терпеть не могу блатных!

— Много ты понимаешь! Настоящих блатняг видел? Да где тебе. В институтах их не держат и в кинокартинах не показывают.

Метка была явно не Кощеева. Но и не Мотькина!

— Слушай! — закричал Посудин. — Долго ты будешь дурака валять? Я не верю ни одному твоему слову!.. Почему ты ее прятал за пазухой?!

— Ее?.. Сам подумай: разве узнал бы старшина, что я без пилотки? Узнал бы, если она у меня на голове?

— Одуванчиков стоит у шлагбаума, хотя ему положено спать два часа! Я занимаюсь самой настоящей ерундой!.. И все по твоей милости! Поймешь ли ты наконец, Кощеев?!

— Уже понимаю. Не веришь? Чтоб мне провалиться. Чтоб не увидеть мать родную. — Он щелкнул ногтем по зубу, провел большим пальцем по горлу. — Гад буду.

— Нет, Кощеев… Ты чудовище, непрошибаемое… Такие, как ты, отравляют жизнь! Ты не имеешь права…

— Хватит, студент. Не то горло простудишь. Вот сяду сейчас тут и не тронусь с места. Никуда с тобой не пойду! А старшине скажу: студент угрожал оружием, чтоб не искать головной убор. Скажу: несознательный лентяй этот Посудин, отравляет жизнь всем людям. А так как старшина и без меня знает, что ты отравитель нашей светлой жизни, то загремишь ты, студент, на губу со всеми твоими знаниями. Будешь лекции читать китайским клопам и тараканам…

Тем временем они спустились в низину. Кощеев преобразился, замолк, шаг его стал напряженным. Посудин хотел выразить неудовольствие тем, что зашли далеко, но Кощеев яростно прошипел:

— Ша! Ни звука!

Посудин понял, что Кощеев притащил его сюда с какой-то целью. Он сел на комель ивы, подумал, не закурить ли. Но Кощеев стоял, чутко прислушиваясь, и его тревога передалась Посудину. Кощеев полез вверх по заросшему кустарником обрыву, производя поразительно мало шума: под его руками и ногами почти не трещали ветки.

Посудину вдруг показалось, что на него кто-то смотрит. «Какой вздор! — подумал он с внутренней дрожью. — Как будто взгляд можно почувствовать… взять в руки, взвесить…» Тем не менее он начал поспешно шарить глазами в кустах и среди камней, пришептывая: «Отвесьте мне килограмм взгляда… Уберите с моего плеча ваш липкий и недостаточно тяжелый взгляд…» Возле охряного откоса наткнулся на лежащего пса. В этой кудлатой грязной шкуре, брошенной наземь, были живыми только глаза, злобные, бешеные глаза дикого зверя. Пес был некрупный и непородистый, явная дворняжка. Он беззвучно скалил желтые клыки, и уши его были намертво прижаты к затылку.

Кощеев оглянулся и, увидев пса, сразу же вернулся.

— Ага, друг человека, — произнес он в полный голос.

Шерсть на загривке пса поднялась дыбом.

Вот он, людоед, личный враг Кешки Кощеева, зверь до мозга костей, потерявший всякие связи с человеком… Всякие ли? Кощеев ткнул трухлявой веткой в бок собаки, облепленный репьем и колючками.

— Перебит хребет. Однако, неужели это я ее так шарахнул? А черт с ней. Потом пристукнем. Пойдем, студент. Там есть кое-что поинтересней.

Они взобрались но обрыву на водораздел.

— Ты ее убьешь? — спросил, задыхаясь, Посудин.

— Нет, я возьму ее на колени и буду чесать за ухом. Да присядь, каланча.

Они сидели на корточках за грудой камней и вывернутого из недр сопки военного мусора. Перед ними раскинулась знакомая панорама. Кощеев немного удивился, что нет восстановленных тугих заграждений из колючей проволоки, которые он кромсал ночью своими ботинками. Может, в темноте на другую сопку забрел? Да нет же, от собак удирал знакомым маршрутом, поэтому и удрал…

В общем-то, колючей проволоки хватало. Ее огромные спутанные клубы, полузасыпанные щебнем, сохнущим дерном, мусором, ловили ржавыми шипами ветер и шепелявили, посвистывали, завывали, будто это были немощные голоса тех, кто навеки остался в этой сопке.

Кощеев и Посудин спрыгнули в траншею с обвалившимися стенками, дошли по раскисшему дну ее до остатков НП — наблюдательного пункта — с торчащими во все стороны бревнами перекрытий. Отсюда отлично просматривался не только склон сопки, но и обширное болото у подножия со множеством пеньков разной высоты. Когда-то здесь был густой лес… Через болото протянулась насыпная дорога, пропадая за скалистым левым флангом бывших позиций. Серый, лишенный солнца день высвечивал каждую подробность рельефа с одинаковой резкостью, что в двух метрах, что в двух километрах.

Над болотом, сопротивляясь ветру, ходила кругами хищная птица. Пахло ружейным маслом.

— Что-то собачек не видать, — пробормотал Кощеев и вылез из траншеи. — Ты здесь поищи, а я там… Может, занесло головной убор на верхотуру.

Кощеев ушел довольно далеко от траншеи, когда наткнулся на разгромленную батарею японских орудий среднего калибра. Артпозиции вместе с техникой были засыпаны мусором и пластами маскировочного дерна. Земля вокруг пропиталась бурой маслянистой жидкостью. На каждом шагу торчали поржавевшие стволы, станины, тележные колеса, корзины, ящики, обрывки циновок, куски проволоки и вощеной бумаги.

«Интересно, сначала проволоку кто-то натянул, потом убрал. Разгрызи, Кеша, этот орешек, может, сразу человеком станешь».

Поднявшись к скалам, осмотрел развалины двух дотов. Трупы здесь были убраны или растащены псами, бетонные плиты густо разукрашены птичьим пометом. Кое-где в выщербинах Кощеев обнаружил засохшие крошки хлеба и зерна чумизы.

Он увидел, что Посудин подает какие-то знаки, и побежал к нему. Нога провалилась между спиц тележного колеса — такими колесами были снабжены японские орудия, — и он упал. Лежа, разглядел хорошо замаскированную амбразуру, невидимую с высоты человеческого роста. Куча земли, а у ее основания — эта амбразура с вывороченным из нутра механизмом заслонки и искореженной амбразурной рамкой.

Он подполз к амбразуре на коленях. Из черной дыры несло теплом. Тепло истекало почти зримо, и вместе с ним — тревожные запахи.

Подбежал Посудин, шумно дыша. Увидев амбразуру, проглотил сорвавшиеся было с уст слова. Но его беспокоила больше не амбразура, он показал рукой на груду камней, за которыми только что укрывались, Кощеев увидел пять-шесть разношерстных грязных собак. Ветер шевелил их шерсть, пробивая в ней светлые воронки.

Кощеев погрозил им кулаком. Потом вытащил из нагрудного кармана гимнастерки коробок спичек и тощую стопку газетной бумаги, нарезанной для курева. Истратив драгоценную спичку, поджег бумагу и заглянул в амбразуру: груда разбитого железа в окалине и саже, бетонный пол, усеянный щебнем и стреляными гильзами, стальная дверь. На штыре, торчащем из стены, — помятая японская каска…