Владимир Овецкий - Не верь тишине [Роман]

Рано в этот год зачахли сугробы. Уже в марте среди заснеженных полей показались земляные шапки холмов. Березы за разорвавшей ледяной покров Клязьмой стояли жалкие и сиротливые. Было такое ощущение, что весна застала врасплох.

— Ну идем же, идем, — ворчала тетя, теребя Тосю за рукав. — Что зря стоять?

Они сошли с паперти. На ступенях сидели нищие.

Им благоволили неохотно. В былые времена перед пасхой милостыню подавали щедро. По неширокой тополиной аллее одноликая толпа вылилась на улицу, разбилась на группы.

Дома были тоже однолики: три-четыре окна по фасаду, крепкие ворота с калиткой. Двухэтажные встречались редко. И именно они лучше любой визитной карточки говорили, что за хозяин обитает в этих стенах.

Мимо такого дома из красного кирпича шли Тося и Матрена Филипповна. У ворот стоял сын хозяина — Миша Митрюшин. Невысокий, широкий в плечах, он походил на гриб-боровик, налитый свежей силой. Румяное лицо расплылось в улыбке.

— Здрасьте. — Миша загородил дорогу.

— Здравствуй, милок, здравствуй, — ответила Матрена Филипповна, стараясь обойти его стороной.

— Моих не видали?

— Видали. Поздоровкались.

— Что это сегодня так долго?

— Да вот уж так. — Матрена Филипповна злилась. Тося молчала, опустив голову. Миша улыбался.

— А я всю дорогу проглядел, стою жду.

— По тебе видно, как испереживался. К тому же не на гулянку пошли родители-то.

— Родители — это само собой, а вот…

— Ну ладно, мил человек, — перебила его тетя, — поговорили, пора и честь знать! Идем, Таисья.

Они пошли, а Миша крикнул вслед:

— Хоть в гости не приглашаете, а приду, не гордый!

— А ведь и впрямь придет, белобрысый черт, прости меня, господи, — недовольно буркнула Матрена Филипповна. Настроение у нее испортилось. — А все ты завлекаешь!

— Да когда мне завлекать-то, — чуть слышно ответила Тося.

— Поглядела бы на тебя мать-покойница, царство ей небесное, не обрадовалась.

Подошли к трехоконному дому с палисадником. Во дворе, небольшом и чистом, Матрена Филипповна опять заволновалась:

— А ну как придет, а угостить нельзя, ведь пост ныне. А как не угостить, был бы кто, а то ведь сынок купеческий!

В сенцах прохладно, полумрак. Тося привычно зачерпнула из кадки воды. Пахнувшая деревом от колодца, кадки, ковша, вода освежала и успокаивала, притупляла и голод.

Тося вошла в горницу, присела на выскобленную до желтизны скамью и обвела равнодушным взглядом комнату. Стол, два сундука, громоздкий шкаф, цветы на подоконниках, занавески, иконы… Благопристойно, прибрано, мертво.

— Ну вот, взгляните на нее, сидит себе!

— Я только на минутку, тетя, голова что-то закружилась.

— Вот те раз, молодая — устала.

— Ничего, я сейчас самовар поставлю. — Девушка поднялась.

Кипятила самовар Матрена Филипповна сосновыми шишками, чему и племянницу научила. Такое пристрастие толковала просто: чай лесом пахнет.

Тося развела во дворе самовар, присела на крыльцо. Солнце клонилось к закату. Деревья просыпались, набухая почками, готовыми вот-вот разорваться и брызнуть зеленой капелью.

— А ты и впрямь побледнела. — Тетя присела рядом, искоса поглядывая на племянницу. — Ничего, сейчас чайку попьем, полегчает.

После первой чашки Матрена Филипповна поднялась, подошла к шкафу и вернулась к столу с кусочком сахара. Протянула девушке.

— Не надо, — робко отказалась Тося.

— Бери, коль даю. Сахар можно. — Она подула на блюдце, отхлебнула глоток, спросила: — Что это Мишка Митрюшин к тебе так, а? Ты гляди… Про родителей его ничего плохого не скажу, а вот Мишка… Всякое об нем говорят, а ты молодая, несмышленая! И чего, спрашивается, стояла перед ним, как голубица, когда он на тебя коршуном глядел?

— Запретить ему, что ли, глядеть на меня? — Что-то неуловимо дерзкое мелькнуло в ее взгляде. Это было так непривычно, что тетя смешалась.

— Дерзить начинаешь? — И хотела еще что-то сказать, но перебил стук в дверь. — Поди открой! Явился, легок на помине!

И демонстративно ушла к себе.

Через минуту раздался чуть смущенный голос:

— Здорово живете!

Матрена Филипповна узнала Яшу Тимонина: «Этого еще лихоманка носит!»

— Здравствуй, тетка Матрена, — повторил Яша, стоя перед цветастой занавеской, прикрывающей вход в комнату.

— Это что ж, так теперь положено — незваным? — послышалось оттуда.

— Шел на дежурство, дай, думаю, проведаю… загляну. — Он комкал слова, не решаясь оглянуться на Тосю.

— А… ну как же! Ты ведь теперь вроде как полиция!

— Не полиция, а милиция, — поправил Тимонин.

— А нам, честным людям, все едино.

— Зато нам не все равно!

Матрена Филипповна вдруг вышла из-за занавески: вид у нее был очень негостеприимный. Яша улыбнулся.

— Может, чаем угостите?

Она не нашлась, что ответить, и с недоумением посмотрела на Тосю. Та подошла к самовару.

Послушав, как уютно булькает вода из краника, Матрена Филипповна все-таки не преминула заметить:

— А чай ноне с «таком».

Что-то задело Яшу в ее тоне, и он спросил:

— Это почему же?

— Время такое, — уклончиво ответила Матрена Филипповна.

— Время? — переспросил Яша. В глазах его вспыхнул огонек. — А я, сколько себя помню, с «таком» чай пью!.. Ну да ладно, не об этом речь… Мне на дежурство. — И пошел, громыхая сапогами.

— Поди проводи до ворот, — бросила тетя Tоce. — Нехорошо-то как…

У ворот Яша оглянулся. Тося шла за ним как по повинности. На лице ее с опущенными уголками рта и тонкими, в ниточку, бровями застыло желание поскорее остаться одной.

— Ты не сердись на меня. — Яшина ладонь легла на Тосино плечо.

— Я не сержусь, — и отстранилась.

Яша смутился, стал поправлять картуз, торопливо приговаривая:

— Как-то неловко получилось… И что пришел, и насчет чая…

— При чем тут чай — пост.

— А у нас с матерью всегда пост: и в троицу, и в пасху, и в рождество Христово, — теперь он сказал это беззлобно и с тоской.

Тося внимательно посмотрела на него, высокого и нескладного, но промолчала.

— А что навестил, не обиделась?

— Что обижаться, пришел и пришел.

Нет, не так хотелось ему разговаривать, не о том спрашивать, не то слышать в ответ. Простились.

Совсем стемнело. Красновато светились окна. Свет был дрожащим, скудным: горели свечи, керосин — у кого и остался — берегся на черный день. И это не считалось странным, потому что многие, привыкнув, что вся их жизнь сплошь состоит из черных дней, ждали, что может случиться нечто еще более худшее.

Посвежело. Яша засунул руки в карманы куцего пиджака и зашагал к центру города. Навстречу нетвердой походкой шли Миша Митрюшин и Ваня Трифоновский.

— Вот, Ваня, смотри и запоминай. — Миша силился засмеяться. — В доме, откуда только что вышел наш бывший дружок Яша, живет девушка, к которой я сегодня не пришел, потому что не пригласили. А он пришел. Каково?