Виктор Пронин - Ошибка в объекте

— Между прочим, бинокль числится среди похищенных вещей, — заметил Шестаков. — Как ты это объясняешь?

— Если числится, — рассудительно заметил Бузыкин, — значит, пропал. А скоро навигация… Эта старушка, — он похлопал по стенке каюты, — тихо заскользит по вечерней реке, и дорожка от красного солнца будет сверкать за кормой, и никто не остановится у перил с биноклем в руке, и девушки на берегу не помашут платками… Не будут они радостно смущаться под взглядом этих больших фиолетовых глаз. — Бузыкин смотрел в иллюминатор, и казалось, его совершенно не интересуют набившиеся в каюту люди.

— Откуда эти кольца? — спросил Шестаков.

— Кольца? — удивился Бузыкин. — Вон что вас волнует… Возьмите их себе. Подумаешь, кольца… Бинокля жалко! А можно было смотреть вперед и видеть далеко-далеко — первый бакен и второй… И встречную баржу я бы узнал задолго до того, как поравнялись бы бортами… Стоишь на носу, ветер треплет волосы, на тебе замызганные штаны, а плечи, грудь голые, залиты солнцем, зной струится по всему телу, и в руках у тебя эта глазастая штуковина, и ты смотришь вперед на тыщи километров…

Демин подошел к Бузыкину, сел рядом, подождал, пока тот замолчит.

— Невеселая история, — заметил он сочувствующе. — Но как знать, кое-что может вернуться…

— Да! — Бузыкин с интересом посмотрел Демину в глаза. — Нет, все опять становится мечтой, как и двадцать лет назад. Вот что обидно. Как и двадцать лет назад…

— Скажи, Бузыкин, а как получилось, что ты так наследил в универмаге? Отпечатки твоих пальцев на каждом шагу!

— Оплошал, — сказал Бузыкин. — Оплошал. Он говорит мне: какой смысл надевать перчатки, если весь универмаг захватан покупателями. Я был чуть выпивши… И поверил. Поверил.

— А сам-то он работал в перчатках, — заметил Демин.

— Да, я уж потом увидел. Спрашиваю — чего перчатки не снимаешь, если уж здесь все так захватано… А он говорит, что стекло, дескать, порезаться можно… И опять я ему поверил. Простоват. — Бузыкин виновато развел руками. — Сейчас все понимаю, а когда на деле — волнуюсь. В душе ведь я честный человек, может быть, вам это смешно покажется, но я очень хороший работник… Скажи, Михалыч, хороший я работник?

— Неплохой, — кивнул капитан.

— А ботиночки неплохие, — Демин показал взглядом на ноги Бузыкина. — Сколько отдал?

— Не помню, на руках брал… — Бузыкин спрятал ноги под лежак.

— Похоже, финские? — спросил Демин.

— Кто их знает:… Носились бы хорошо, а там пусть хоть мандриковские.

— В универмаге точно такие пропали, — сказал Шестаков.

— И что это доказывает, опровергает, кого в чем уличает?

— Остановись, Бузыкин, — Демин похлопал парня по массивной коленке. — Эти ботиночки продавцы припрятали. Не пустили в продажу. Нарушили закон. А накладные и прочая документация остались. Понимаешь?

— Что, и здесь влип? — обиженно спросил Бузыкин.

— Похоже на то, парень, — кивнул Демин. — Похоже на то.

— Вот непруха пошла! — искренне воскликнул Бузыкин. — Даже на чужих преступлениях летишь! Надо же, а я гвоздь в стену вбил, хороший гвоздь выбрал, все по каюте ходил, место подыскивал, где бы это, думаю, бинокль повесить? И почему, вы полагаете, я повесил именно здесь? О, расчет правильный… Плывет баржа мимо зеленых берегов, мимо золотых пляжей, на которых девушки загорают и руками машут, а ты, к примеру, у борта стоишь, и возникло в тебе желание с девушкой познакомиться… Протягиваешь руку в иллюминатор, снимаешь бинокль с гвоздя, а он новенький, кожей от футляра пахнет, на солнце синими искрами играет…

— А ведь в самом деле неплохо! — воскликнул Демин. — После твоих рассказов самому захотелось на этой посудине в плаванье пойти!

— Точно? — обрадовался Бузыкин. — Берите бинокль! Не жалко!

— Я бы взял, да вот товарищ не позволит, — Демин кивнул на Шестакова. — Он розыск ведет, понимаешь? Для него этот бинокль — вещдок, важное вещественное доказательство.

— Так осквернить вещь! — горько воскликнул Бузыкин. — Бинокль обозвать таким словом! Вещдок! Ужас!

— Скажи, Бузыкин, а как зовут приятеля, о котором ты рассказывал?

— Какого приятеля?

— Ну, который уговорил тебя без перчаток работать?

— А-а… Мне приятно, конечно, что вы прониклись моей мечтой заветной, но назвать его не могу. Он со мной поступил нехорошо, но это наше дело. А вот так запросто, взять да выложить… Нет. Совесть не позволяет.

— А в универмаг лезть позволяет совесть?! — гневно воскликнул Шестаков, нависнув над Бузыкиным небольшим своим телом.

— Позволяет, — кивнул Бузыкин. — Очень даже позволяет.

— Жаль, — сказал Демин. — Приятель твой человека убил. И не одного. Так что вторая статья появляется… Укрывательство. И мечта твоя голубая отодвигается на неопределенное время. Такие дела, старик.

— Точно ухлопал? — спросил Бузыкин серьезно.

— Потому я и здесь. Из Москвы… Приятель оттуда?

— Да, он нездешний, — осторожно сказал Бузыкин. — Хочется мне ответить на ваш вопрос, честно говорю — хочется, но совесть не позволяет. Чувствую, что нехорошо это будет. Я подумаю, ладно?

— Подумай, конечно, — согласился Демин. — Только недолго. Пока он еще кого-нибудь на тот свет не отправил. Нервный он какой-то, твой приятель, сдержаться не может… Тебя вот продал, видно, знал, что согласишься за него отсидеть.

— Да не надо меня уговаривать! — махнул рукой Бузыкин. — Я должен сам все обдумать, принять решение в спокойной обстановке, чтобы не ссылаться потом на горячность, поспешность… Да и вам важнее, чтобы решение мое было искренним, а не случайным. Правильно?

— А ну-ка встань! — подошел к нему Шестаков и извлек из карманов Бузыкина пачку денег, папиросы, авторучку, замусоленный блокнотик и большой перочинный нож.

Наибольший интерес представляла, конечно, записная книжка, но разобраться в наползающих друг на друга записях, фамилиях, поверх которых были написаны телефоны, было непросто, и Демин решил отложить это до более удобного случая.

— Ну, скажу, кто он, этот мой сообщник, — сев на лавку, снова начал рассуждать вслух Бузыкин. Шестаков хотел было прервать и уже на цыпочки встал, чтобы сказать что-то резкое и значительное, но Демин успел его остановить. — Скажу, заработаю себе пару очков, однако судья все равно даст мне сколько положено, и единственное, что я заработаю, так это ее материнскую улыбку, когда она будет отправлять меня в те самые места. Одобрение общественности тоже на моей стороне, но суть… Суть останется прежней. Ну, заложу я Серегу, — Демин и Шестаков быстро переглянулись, — заложу, расплачусь с ним, и что же — уподоблюсь ему? Не хочется. Совесть не позволяет. Гордость. Достоинство, — Бузыкин вскинул брови, сам удивляясь, куда это его занесло, но тут же, словно убедившись, что все правильно, повторил, — да, и достоинство. Ведь надо же за что-то уважать себя. Раньше мечта меня грела, утешала и какие-то надежды давала… Сейчас нет мечты, злые люди разрушили, бинокль отняли… Ну что эти люди, отпустить меня не отпустят, так только по плечику похлопают, молодец, дескать, старайся и там, за колючей проволокой, тоже будь послушным и усердным, план выполняй, пример подавай… Вот и все, что они могут мне сказать. Назови я его, а они потом очную ставку… И как мне Сереге в глаза смотреть?