Виктор Пронин - Ошибка в объекте

— Нужно немедленно послать телеграмму во Львов. Не исключено, что он написал матери, где находится, возможно, написал и своим друзьям… Этим… Бреку и Костомахе. Необходимо установить, что это за люди. А еще нашим товарищам не грех поскучать несколько дней в общежитии — он запросто может прийти и туда. Если результатов не будет, надо объявлять всесоюзный розыск. Фамилия, имя, отчество есть, фотографии есть. Задержание, я думаю, дело времени.

— Что, по-вашему, он будет делать дальше, что предпримет, куда стопы направит?

— Куда стопы направит?.. — Демин ссутулился над столом. — Надя говорила, что он намеревается ехать на Север, на Дальний Восток… Но не поедет он на Север! Слишком слаб. Вместе с Надей поехал бы, один — нет. Его можно понять: после убийства Аврутин в некоем шоке и, естественно, совершает дурацкие поступки. Отправляет перевод, снова приходит к Сухову, хотя не знает, как тот вел себя это время, находит жену… Все это безрассудство. Он не поедет ни на Север, ни на Восток еще и потому, что сказал жене, будто едет туда. Он заметает следы. Шок постепенно пройдет, ему полегчает, и он вернется в свой город, во Львов вернется.

Взглянув в окно, Демин поразился — шел дождь. Обложной осенний дождь. «Надо же, — подумал он, — в кабинете начальства никогда не замечаешь погоды! И что же это такое происходит с человеком в кабинете начальника? Ведь там ты, товарищ Демин, был слегка другим, слегка не самим собой… В отличие от себя настоящего, в кабинете ты был суше, предупредительнее».

Демин подошел к столу, сел, опустил лицо в ладони. «Вот сейчас ты позвонишь девушке Кларе. И будешь говорить легко, по возможности остроумно. А ведь твое состояние весьма далеко от игривого… Потом позвонишь Кучину и включишься в иную игру, станешь усталее, циничнее, чем ты есть на самом деле. Когда же ты бываешь самим собой, а, Валентин Сергеевич? Неужели ты так никогда и не явишь миру свое настоящее лицо? Какой ты, Демин?»

Он поднял трубку телефона, набрал номер и вдруг почувствовал свое сердце. До сих пор его как бы и не было, и тут несколькими упругими толчками оно как бы напомнило о себе. И Демин обрадовался своей робости, ему стало приятно оттого, что и это чувство у него бывает…

— Клара? Добрый вечер. Демин звонит.

— Да уж узнала…

— Вы уже закончили очерк, Клара?

— Да! Вам посвящены самые вдохновенные страницы.

— А вы не могли бы мне прочесть несколько строчек?

— Вы тщеславны?

— Нет, не думаю. У меня много недостатков, но тщеславием я не страдаю. Нет-нет, — повторил Демин, словно успокаивая самого себя. — Только не это.

— Ладно-ладно, — сказала Клара. — Все равно я знаю о вас больше, чем вам хотелось бы, да, наверное, больше, чем вы сами о себе знаете. Вот я написала, что вы на своем месте, что вы вдумчивы, решительны…

— Боже, какая мерзость! Клара, ради всего святого, вычеркните все это!

— А что написать?

— Напишите, что я нерешителен, что я страдаю неполноценностью, хотя нет, не надо, не страдаю, я наслаждаюсь этим своим качеством и не тороплюсь от него избавиться. Кроме того, я разыгрываю из себя следователя, понимаете, я не следователь, я игруля!

— Валентин Сергеевич! — перебила его Клара. — Все правильно. Вы не следователь, я не журналист. А если вы своему начальнику скажете, что он начальник по призванию, по натуре своей — он вам этого не простит. Все мы более или менее удачно исполняем роли, которые нам выпали. В этом наше спасение и наш запасной выход — всегда есть возможность сказать, что, дескать, да, я действительно никудышный журналист, но так уж сложилась жизнь, а вот если бы я была модельером или резчиком по дереву, то кто знает… А какой ваш запасной выход?

— Мой? — переспросил Демин в замешательстве.

— Чем вы оправдываетесь перед собой после провала? В какую лазейку стремится ваша душа? В какую несостоявшуюся судьбу? Где вы отсиживаетесь после провала?

— У Кучина. Друг у меня такой есть… Кучин. Кстати, вы не хотите сходить к нему в гости? Сходим, а?

— Давайте, — неуверенно произнесла Клара. — А что у него?

— Я у него буду, — дерзко сказал Демин. — Это не так уж плохо.

— А кто-то говорил о нерешительности…

— Играю, Клара! Играю решительного, самоуверенного, беззаботного. Неотразимого, если угодно.

— Дождь идет, — сказала она.

— Да, у нас тоже. Отличная погода. Вы любите мокнуть?

— Иногда.

— Идемте на набережную? Мне можно, меня начальник похвалил.

— А мне нужно — меня редактор поругал.

— Под новым мостом через час, годится? — спросил Демин.

— Годится. А кто он, этот Кучин?

— О! Очень милый человек, мягкий, стеснительный, большой шутник, хотя оптимистом его не назовешь…

— Чем он занимается?

— Трупы вскрывает.

— Что?!

— Но это не главное его занятие. Он еще ножи собирает. У него прекрасная коллекция ножей… От обычного кухонного до кинжала для левой руки.

— Это что, очень большая редкость — кинжал для левой руки?

— Не знаю, надо посмотреть.

— А он нас не вскроет из любопытства?

— Не дадимся, Клара! Нас ведь двое!

— Двое-то двое…

— Думаете, маловато? Ничего, когда-нибудь нас будет трое… Четверо…

— Это в каком смысле?

— Все правильно, Клара, все правильно. Я не оговорился. Мне нельзя оговариваться. Работа не позволяет. А тут… слишком случай удобным показался, жалко было упускать.

— Да уж, вы своего не упустите…

— Я правильно понял, что мне не следует упускать своего?

— Все-таки вы следователь, Валентин Сергеевич! Вам мало понять человека, заставить его признаться, вам надо выдавить слова, которые можно в протокол занести. Чтоб потом его носом тыкать в эти слова, как поганого кутенка! Вам нужны такие фразы?

— По телефону ваши признания не будут иметь юридической силы, — улыбнулся Демин. — И мои тоже.

— А вы собираетесь в чем-то признаться?

— Да, мне есть в чем. Как вы думаете, с этим стоит поторопиться?

— До встречи под мостом… Там будет видно. — Клара положила трубку.

Демин надел куртку, взглянул на свое отражение в оконном стекле, поправил беретку и… сел за стол. Некоторое время бездумно смотрел на календарь, перевернул листок. Подумал и возвратил листок на прежнее место, решив, что переворачивать его рано, что день еще не кончился, самое важное впереди. Потом поднялся, подергал ручку сейфа, погасил свет, вышел и запер за собой дверь.

— Ну, ни пуха, старик! — пожелал он себе, когда невидимые в темноте первые капли дождя упали ему на лицо. Увидев двоящиеся в мокром асфальте огни автобуса, побежал к остановке.

Отгрохотали, отмелькали тяжелые фермы моста, растаяли контуры домов на горизонте, сверкнул прощально золоченый купол церкви. И тут же поплыли прозрачные осенние сады, затянутые сеткой дождя. Николай стоял у окна, опершись руками о его верхний край, и на его губах блуждала улыбка, будто он наверняка знал, что сейчас кто-то подойдет к нему, хлопнет по плечу, скажет доброе слово. Но никто не подходил, и косенькая, маленькая улыбочка, как позабытая, осталась на его губах, постепенно становясь скорбной и неуверенной.