Виктор Пронин - Ошибка в объекте

— Вы знакомы с Селивановой? — спросил Демин, помолчав.

— С кем? — равнодушно и устало проговорила Равская.

— Наташа Селиванова.

— Позвольте-позвольте… Что-то знакомое… Ах, да, вспомнила. Эта девушка учится в институте иностранных языков. Правда, языков она не знает, я не уверена, что она когда-нибудь будет их знать… Хотя, кто может сказать наверняка… Иногда я давала ей возможность заработать десятку-другую на переводах. Сама я работаю в рекламе, и мне бывает нужно кое-что перевести из иностранных журналов. Боже, что там переводить! Текст довольно простой — купите, возьмите, закажите… Конечно, после нее приходилось самой доводить, дорабатывать…

— Как вы с ней познакомились?

— Через Ларису. Ту самую, которую вы недавно здесь видели. Парикмахерша. Они живут где-то рядом… Хотя нет, парикмахерская, где работает Лариса, находится рядом с домом, где живет Селиванова. Кажется, так. Когда Лариса обмолвилась, что знакома с девушкой из института иностранных языков, я попросила свести нас… Вот, пожалуй, и все.

— Вы давно видели Селиванову?

— Месяц тому назад, может, больше…

— Зачем вы звонили ей сегодня утром?

— Простите?

— Я спросил — зачем вы звонили Селивановой сегодня утром?

— А вы уверены в том, что я звонила ей сегодня утром? — Равская снисходительно улыбнулась. Она готова была принять вызов, очевидно, уверенная в том, что уж с этой-то стороны ей ничего не грозит.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Вопрос? Какой?

— Я спросил у вас, зачем вы звонили Селивановой сегодня утром. Если вы не можете ответить сразу — подумайте, только не надо больше переспрашивать и тянуть время — это так скучно. Вы подумайте, и тогда отвечайте. А мы подождем. Если вы не хотите отвечать на этот вопрос, так и скажите — мол, на этот вопрос отвечать отказываюсь.

— Да нет, зачем же… Возможно, я звонила ей, но, честно говоря, не помню. Нет, сегодня утром я с ней не разговаривала. Знаете, как бывает… Садишься к телефону, болтаешь час-второй по десятку номеров — разве потом упомнишь, с кем говорила, с кем только хотела поговорить? Тем более если ничего существенного не сказано…

— Ночью тоже не было сказано ничего существенного? — спросил Демин, уверенный, что сейчас опять последует вопрос-уточнение. Равская все-таки отвечала грамотно, почти неуязвимо, но время после неожиданного вопроса ей требовалось.

— Простите, я не поняла?

— Подумайте. Мы подождем.

— Нет, я действительно не понимаю, о чем вы меня спрашиваете.

— Я согласен с тем, что утром можно поговорить по телефону с десятком знакомых и тут же забыть об этом. Но когда говоришь с человеком в час ночи…

— Ребята, боюсь, что вы зря теряете время. Сегодня ночью я была слегка под хмельком, — она улыбнулась, как бы прося прощения. — Только не спрашивайте у меня, ради бога, где я была, с кем, что пила и что было потом… Звонила ли я Селивановой? Нет, не могу припомнить такого события прошлой ночи.

Кувакин сочувственно посмотрел на Демина и, даже, не сдержавшись, щелкнул языком — надо же, выскальзывает, и все тут. Квартира сорвалась, сумочкой тоже из колеи выбить не удалось, ночной звонок к Селивановой, похоже, не произвел никакого впечатления… Что там у Демина осталось?

— Уточним, — спокойно проговорил Демин. — Если я правильно понял, вы не отрицаете, что могли звонить Селивановой ночью и утром… Не отрицаете, но и не помните, так?

— Да… да, приблизительно.

— Запиши, Коля, эту фразу поточнее.

— Как, он все еще пишет? — удивилась Равская.

— Да, а потом вам под всеми страничками придется поставить свою подпись.

— А если я с чем-то не согласна?

— Со своими же словами? Разве вы говорили неправду? Но тогда в конце протокола напишете, с чем именно не согласны и как следует понимать то или иное ваше заявление.

— Знаете, ребята, у меня такое ощущение, будто я попала в мясорубку.

— Мясорубка — женского рода, — вставил Кувакин.

— Вы и это мое замечание записали?

— Нет, я записываю только то, что относится в делу, — Кувакин с такой откровенной неприязнью посмотрел в глаза Равской, что та на мгновение опешила и тут же обернулась к Демину, как бы прося защиты. А тот сидел в углу диванчика, и во всей его позе было бесконечное терпение, готовность выслушать все и до конца.

— Простите, я говорила, что тороплюсь и… Если у вас больше нет вопросов…

— Очень сожалею, — виновато улыбнулся Демин. — У меня еще несколько вопросов, весьма незначительных… Но если вы спешите, то завтра, к девяти ноль-ноль, вам, Ирина Андреевна, придется прийти в наше управление, — медленно проговорил Демин, прекрасно понимая, какое впечатление могут произвести эти безобидные слова. — Дежурный проведет вас в коридор, где расположен следственный отдел, а там вам каждый покажет двенадцатый кабинет, где вы найдете следователя товарища Демина, то есть меня. И мы продолжим наши игры, как вы недавно выразились.

— Задержание этого маразматика, этого подонка Татулина с женским косметическим кошельком у вас считается настолько важным делом, что этим занимается целая бригада следователей? — Равская откинулась в кресле и откровенно расхохоталась.

Поскольку ему больше ничего не оставалось, Демин c интересом посмотрел Равской в рот и, убедившись, что две трети зубов у нее золотые, удовлетворенно прикрыл глаза.

— Неужели у вас столь значительные успехи в борьбе с преступностью, что вы позволяете себе эту канитель с вызовами, допросами, очными ставками ради дела, которое и выеденного яйца не стоит? — Равская сквозь смех соболезнующе покачала головой.

— Отвечаю на ваш вопрос. Задержание гражданина Татулина для нас не очень важное дело. Говоря о важном деле, я имел в виду смерть Селивановой.

Равская не произнесла ни одного внятного слова. Только хриплый гортанный звук исторгся из ее раззолоченного рта, и она судорожно прикрыла его ладонями с ярко-красными ногтями, которые так напоминали падающие капли крови.

— Продолжим, — невозмутимо произнес Демин. Он наклонился вперед, поставив локти на колени и опустив голову, так что в поле его зрения остались только узоры ковра да лакированные туфли Равской на несуразно толстых подошвах. А ведь она, должно быть, невысокого роста, подумал он. И повторил: — Продолжим. Во время задержания гражданина Татулина, о котором вы отзываетесь столь неуважительно, в его сумочке, то есть в вашей сумочке, помимо тугриков-шмугриков, нашли написанный от руки курс иностранной валюты. Написан он на клочке газеты. Так вот…

— Ну нет! — вскочила Равская. — Со мной у вас этот номер не пройдет. Я не позволю, чтобы вы испытывали на мне свои профессиональные приемы допроса! Я не могу, вы слышите, не могу, узнав о смерти близкого мне человека, говорить как ни в чем не бывало о посторонних вещах!