Ирина Лобусова - Тень «Райского сада»

— Переждем здесь, — сказал он, открывая покосившуюся калитку и заезжая во двор, — это друзья.

— У тебя есть в этих краях друзья? — удивилась Зина. — Что это за село?

— Не важно. Идем. Посидишь в доме, пока я лошадей отведу.

Они вошли в домик. По обеим сторонам небольшого коридора было две двери. Дмитрий завел Зину налево, в комнату, где стояла железная кровать, стол и несколько колченогих табуреток. Зажег керосиновую лампу, стоявшую на столе.

— Ты здесь подожди. Напротив — кухня. Если голодная, можешь пойти что-нибудь из еды поискать. Я не знаю, что там есть.

Но Зине было не до еды. У нее сильно болело все тело, и она подозревала, что это последствия дыма в подземелье. Она прилегла на кровать. Дмитрий ушел. В комнате было невероятно тихо. Глаза ее стали слипаться. Она и не заметила, как провалилась в сон, больше похожий на обморок. Когда вернулся Дмитрий, Зина уже крепко спала.

Утром она проснулась от щебета птиц. Окно было раскрыто настежь, и в него вливались потоки солнечного света. Было уже достаточно поздно. К удивлению, чувствовала Зина себя хорошо. Домик был не так прост, как казался снаружи. В конце коридора оказались удобства — туалет и умывальник. Дмитрий хозяйничал на кухне напротив, готовил завтрак.

В кухне на всю мощь было включено радио. Плоская черная тарелка радиоточки вещала международные новости.

— Радиоточка в селе? — удивилась Зина.

— А это не село! — улыбнулся Дмитрий. — Это Котовск. Окраина Котовска. И радио здесь уже есть.

Зина прислушалась. Новости действительно были международными.

— «“Над всей Испанией безоблачное небо…” — с этой фразы начался вооруженный, военный мятеж в Испании под руководством Франсиско Франко… Вчера… 17 июля… «над всей Испанией безоблачное небо»… Сигнал… мятеж… В год второй пятилетки… Вторая пятилетка завершена досрочно… СССР не останется в стороне. СССР окажет военную помощь антифашистскому, республиканскому правительству в борьбе с генералом Франко. СССР предоставит Испании кредит в размере 85 миллионов долларов, поставит 648 самолетов, 353 танка, 1186 орудий, 500 тысяч винтовок, пулеметы, боеприпасы. В Испанию будет отправлено около 3 тысяч советских добровольцев, которые окажут помощь дружественному народу в борьбе с фашистскими мятежниками генерала Франко. В их число войдет 160 летчиков…»

— Что это, война? — Зина не верила услышанному.

— Международный спецвыпуск, — скривился Дмитрий, — хвалятся.

«Москва категорически осуждает также Италию, начавшую войну в Абиссинии, — продолжало вещать радио, — международное вмешательство во внутренние дела государств… категорически не приемлет фашистскую агрессию… в антифашистской борьбе с правительством…»

Дмитрий выключил радиоточку.

— Зачем? — вскинулась Зина. — Я хотела дослушать.

— Здесь нечего слушать! — Голос Дмитрия зазвучал резко. — Все ложь! Здесь все ложь, от начала и до самого конца! Гордиться надо Испанией! «Над всей Испанией безоблачное небо…» Теперь оно точно станет безоблачным!

— О чем ты говоришь? — Слова Дмитрия страшно не понравились Зине.

Он разложил еду, придвинул тарелку ей.

— Ты поешь. Нам поговорить надо.

С такой «подливкой» кусок не лез в горло, но Зина мужественно заставила себя съесть все до конца.

— А я восхищаюсь испанцами! — громко сказал Дмитрий. Разговор начался сразу после того, как последняя тарелка была отправлена в кухонную раковину. Но вместо того чтобы мыть посуду, он обернулся.

— Они нашли в себе силы дать шанс лучшему, настоящему будущему! Тем, кто способен вышвырнуть этих сопливых трусливых коммунистов, ведущих страну к краху, — Дмитрий говорил и при этом внимательно наблюдал за лицом Зины, — они молодцы!

— Ты говоришь о фашистах? О мятежниках генерала Франко? — спросила она.

— Вот еще слово, которое я совершенно не терплю! — хмыкнул он. — Выдумано советской и коммунистической пропагандой! Я говорю о великой Германии, которой восхищается сегодня весь мир, — кроме, конечно, всякой там коммунистической мелюзги. Немцы смогли подняться над всеми. Они доказали всему миру правильность своей политики. Вот увидишь — скоро немцы покорят весь мир. Умные люди понимают, что с ними надо дружить и работать, а не навешивать коммунистические ярлыки.

— Но это фашизм… — вырвалось у Зины, — так пишут, так говорят… Не может быть превосходства одной нации над всеми.

— Ну вот, ты опять! А почему не может? А почему твои любимые Советы на превосходстве одного класса над другим построили целую страну? Да и то, какого класса! Самого низкопробного сельского навоза, из самых грязных низов…

— Ты о чем? — нахмурилась она.

— О том, о чем ты знаешь лучше всех остальных! — Дмитрий смотрел на нее почти не мигая, в упор. — Я все о тебе знаю. Прежде чем… Словом, я тщательно изучил твою биографию. Твою жизнь сломали из-за социального происхождения. Всю твою карьеру, будущее перечеркнули потому, что ты благородного происхождения, а не родилась от сельского навоза! Драконовские законы подлецов! Со мной было точно так же. Я был историком с мировым именем. Мои работы переводили на разные языки. До того дня, как меня пригласили на симпозиум в Париж. Прежде чем выпускать в буржуазную Францию, в НКВД решили проверить мою биографию. И что проверили? Дворянское происхождение! А знаешь, что произошло потом? Знаешь. Меня вышвырнули из университета, как какого-то садового сторожа! Меня! Ты можешь это понять?

Дмитрий сжимал кулаки, глаза его метали молнии, и он выглядел просто страшно. Зина сочла за лучшее промолчать, очень уж не понравился ей его взгляд.

— Ты можешь понять меня лучше всех остальных. Ты, которую везли в пролесок, чтобы расстрелять по приказу спецотдела НКВД! Неужели ты считаешь, что тебя везли в Одессу? После того, как ты уже попадала к ним в тиски? Приказ о твоей ликвидации уже был подписан! Тебя пристрелить тайком хотели — и всё!

Зина едва сдержалась, чтобы не спросить, откуда он знает об этом, и как можно делать выводы, не зная, какой разговор состоялся у нее в машине… Но она снова предпочла промолчать. В памяти вдруг всплыли слова Григория Бершадова о том, действительно ли так хорошо она знает Дмитрия и как давно она его знает.

Зине вдруг стало так тоскливо, что у нее сжалось сердце. Этот человек обнимал ее, говорил о своей любви. С ним она делила постель, отдаваясь ему так, как не отдавалась никому в жизни, даже Андрею. И все это время она ничего не знала о нем. Он использовал ее, вел свою какую-то тайную игру, лгал, целуя и глядя в глаза. Это был даже не страх, а полное разрушение ее мира, вдруг превратившегося в такую уродливую карикатуру, что от этого было не только страшно смотреть вперед, но даже дышать. Истолковав ее молчание как согласие с его словами, Дмитрий продолжал.