Юлия Алейникова - Врач без комплексов

— Ах, по поводу Сереги? — протянул, кивая, детина. Потом шагнул на лестницу и, прикрыв за собой дверь, схватил Женю за грудки, грубо, оскорбительно, беспардонно. Так, что у нее от обиды и какого-то животного, унизительного страха даже слезы на глазах выступили.

— Слышь, ты, чувырла обдолбанная, еще раз сюда притащишься, я тебе ножульки повыдергаю и обратно не вставлю. Поняла, тля размалеванная?

— Вы что себе позволяете? — попыталась вернуть себе попранное человеческое достоинство Женя, болтаясь в руке воробьевского зятя, словно щенок. Ноги ее едва касались пола, и она из последних сил пыталась удержаться на носочках, воротник давил на горло, мешая говорить, и голос ее был больше похож на писк, чем на возмущенный протест. — Я, между прочим, по делу пришла, я журналистка!

— Журналистка? — приблизил к Жене сизую, смердящую перегаром морду ее оскорбитель. — Вот я тебя сейчас в журнал и закатаю на веки вечные, чтобы дорогу сюда забыла!

Особый ужас его омерзительные, дикие угрозы вселяли потому, что он не кричал, а шипел их Женьке в лицо, страшно вращая глазами, и потому что не было в нем в этот момент ничего человеческого, сплошная животная ненависть, тупая и неуправляемая. И девушка вместо того, чтобы припугнуть его полицией или надменно отшить, просто испуганно кивнула.

Детина самодовольно усмехнулся, поставил ее на пол, одернул насмешливо, издевательски ее куртяшку и добавил напоследок:

— Вот и хорошо. А теперь катись отсюда и дружкам своим передай, чтобы дорогу сюда забыли, а не то в порошок сотру. — Затем последовала отборная, злая, отвратительная, почти физически ранящая брань. Закончив монолог, детина ухмыльнулся зловонным ртом, полным гнилых корявых зубов, и, сунув напоследок Жене в нос здоровенный волосатый кулак, скрылся за дверью.

Девушка осталась стоять на лестнице, борясь с приступом тошноты и отвращения.

Вероятно, когда она, выйдя из подъезда, направилась к машине, на ней все еще лица не было, потому что Валерка вдруг выскочил ей навстречу и, схватив за рукав, тревожно всматриваясь в ее лицо, непривычно взволнованным, даже испуганным голосом торопливо принялся расспрашивать.

— Тебя что там, обидели, они ударили тебя? Что там случилось? С тобой все нормально? Ты что там видела, а? — Он топтался вокруг нее, не отпуская рукав и пытаясь заглянуть в глаза.

Но Женька молчала, стремясь поскорее спрятаться в машине, чтобы не разреветься прямо на улице.

— Женя, да говори ты сейчас же! Иначе я твоему Володьке позвоню! — крикнул на нее разнервничавшийся Валерка, едва они залезли в машину.

Тут только девушка толком посмотрела на мальчика и, увидев его бледное взволнованное лицо, попыталась взять себя в руки. Она мельком взглянула в зеркало заднего вида, разглядела свою перекошенную от обиды и пережитого унижения физиономию и, глубоко вздохнув, попыталась привести себя в норму.

— Все нормально. Никто меня не бил. Просто сильно разозлили, — объяснила она Валере, продолжая глубоко дышать и убеждая себя в душе, что ничего не произошло, подумаешь, наткнулась на хама, так его небось самого до крайности наркоманы довели.

Но Валерка ее объяснению не поверил, о чем прямо и ясно заявил:

— Врешь. Тебя не разозлили, а обидели. Кто тебя обидел?

— Да никто. Правда, — успокаиваясь от его заботы и сопереживания, тяжело вздыхая, проговорила Женя. — Просто этим людям здорово в жизни досталось, вот они и бросаются на каждого встречного-поперечного. — И она героически попыталась улыбнуться.

— Да? — немного успокаиваясь, переспросил мальчик. — А я тут кое-что для тебя выяснил. Ты посиди в машине минут двадцать, я с местными ребятами переговорю. — И он, не дожидаясь Жениных возражений, выскочил из машины и вразвалочку устремился в глубину заросшего рябинами и березами двора.

Девушке ничего не оставалось, как сидеть в машине и ждать.

Валерка вернулся почти через час. Женя к этому времени вся извелась. Самое ужасное, что у парня не было мобильника. Она несколько раз выходила из машины, пыталась искать его во дворе, не упуская в то же время автомобиль из виду, чтобы не пропустить возвращение подопечного. Нервно хваталась за телефон и бессильно опускала руки, понимая, что звонить некуда, включала и выключала радио, вертела головой в надежде увидеть возвращающегося мальчика так интенсивно, что заболела шея. И уже готова была разреветься, когда он наконец явился.

— Ну наконец-то! Где ты так долго болтаешься? Завтра же куплю тебе мобильник! Почему от тебя куревом пахнет? Ты что, курил, да? — набросилась на паренька Женька, едва он сел в машину.

— Расслабься. Я не курил, я вливался в тусовку, — отмахнулся от нее Валерка, устраиваясь поудобнее на сиденье.

— Ну ты хоть узнал что-нибудь, пока я тут с ума сходила от неизвестности? — спросила с надеждой в голосе девушка, глядя на довольную физиономию своего малолетнего помощника.

— А то, — усмехнулся Валера. — Серый Воробей здесь фигура известная.

— Кто? — нахмурилась Женя.

— Сергей Воробьев, ты же про него просила узнать? — усталым голосом пояснил мальчик.

— А, ну да. И что?

— То. Законченный нарик был. Про Ваську, Васильевский остров то есть, никто толком не знает, но вроде говорят, был там у него какой-то знакомый гонец, но чтобы Воробей такую даль за вмазкой потащился? Это вряд ли.

— А с кем ты разговаривал, откуда они все это знают, и кто такой гонец, и вмазка тоже?

— Вмазка — доза, а гонец — это торгаш, который наркоту толкает, ну, по мелочи, — закатывая глаза, объяснял ей Валера. — А разговаривал я с местными пацанами. Они тут всех знают, и мужика, к которому ты ходила. Говорят, просто зверь, мог и навешать, — осуждающе поглядывая на нее, поделился он.

— Ясно, — кивнула Женька. — А что еще про Воробьева узнал?

— Да неплохой вроде мужик был, хотя, конечно, и пропащий. Он до отсидки еще как-то держался, даже работал где-то, а потом, как вернулся…

— А он разве сидел? — удивилась журналистка, Суровцев ей об этом, кажется, не рассказывал.

— Да в предвариловке, срок ему так и не дали, вроде как отмазал кто-то, но он после этого совсем покатился, а все потому, что не с той бабой связался.

— Да что ты? — наигранно удивилась Женя, с усмешкой наблюдая, как по-взрослому осуждающе рассказывает Валерка чужую жизнь.

— Ну, да. Верка эта его окончательно на иглу посадила. Сама дура жизнь свою загубила, говорят, она когда-то в консерватории училась, — не очень уверенно и почти по слогам проговорил мальчик малознакомое слово. — А потом на иглу села, учебу бросила, по кабакам играла, в переходах, потом вовсе работать перестала, мать на тот свет отправила своими выходками. А потом вот Серого нашла и к нему присосалась.