Елена Арсеньева - Ее звали Лиза

За одно можно было благодарить судьбу: Баскаков тоже не приходил. То ли дошло до него что-то, то ли, и это вернее, был слишком увлечен, обсуждая со стариком новые планы того, как поджечь землю под ногами проклятых оккупантов. Человеческими телами и судьбами, само собой!

Бледный свет назойливо пробивался из окна к глазам Лизы. Значит, уже около четырех утра: начало рассветать. Наверное, Петрусь уже не придет. Можно было бы уйти теперь, но до шести утра комендантский час. Часик подремать, потом собраться потихоньку — и все, больше ее здесь не увидят. Черт с ними, с деньгами, вещами, авось и без них она как-нибудь обойдется, не пропадет!

И тут Лиза вспомнила, что забыла саквояж в той комнате. А в саквояже документы! Да провались оно все пропадом…

Она всхлипнула от злости на себя и на судьбу, которая все время подставляла ей ножку, как вдруг какая-то тень мелькнула перед ее крепко зажмуренными глазами. И в то же время рука — его рука! — коснулась ее плеча. Не открывая глаз, она узнала его и вся рванулась навстречу, вся раскрылась его рукам и губам.

— Мне хочется убить его, — сказал Петрусь некоторое время спустя, когда они лежали, утомленные любовью и пресыщенные счастьем, которое рухнуло на них так внезапно и так болезненно. — Я даже не пойму, отчего сильнее ненавижу его: оттого, что ты любила его, или оттого, что он олицетворяет собой весь прошлый советский мир, который разрушал и уничтожал все, что я привык любить, за что молился и чем жил.

— Я не любила его! — возмутилась Лиза. Впрочем, не слишком сильно, потому что наконец-то выпала ей возможность оправдаться. — Я его ненавидела. Я убежала от него в одном купальнике.

— В чем?! — от изумления он приподнялся на локте.

— В купальнике, — мрачно усмехнувшись, повторила Лиза. — Помнишь, когда ты вывернул вещи из саквояжа, оттуда выпал мой мокрый купальник, черный такой? Ты еще на него очень удивленно глядел?

— Помню, конечно. И что?

— Да то. Я сделала вид, что пошла купаться. Там, около лесного дома, где я жила, было озерко. Туда я ходила купаться. В халатике и тапочках. Это мне разрешалось: ну кому бы в голову взбрело убегать в лес в халате, купальнике и тапках? Но мне ничего другого просто не оставалось. Я ненавидела Баскакова, который принуждал меня… Понимаешь? Они с Фомичевым разыграли меня, как вещь, как Ларису Огудалову разыграли Кнуров и Вожеватов. Помнишь «Бесприданницу»?

— Пьесу Островского? — уточнил Петрусь. — Помню. Но почему? И кто такой Фомичев?

— Фомичев был хозяином того дома… Сначала Регина, потом Фомичев, потом Баскаков…

— А Регина-то кто такая? — совсем запутавшись, спросил Петрусь.

— Давай я расскажу все сначала, — устало вздохнула Лиза. И снова вздохнула — потому что не представляла, как уместит все случившееся с ней в коротком рассказе. Но надо попытаться…

— Мы с мамой жили в Горьком. Она была знаменитая портниха, такая знаменитая, что от клиенток отбою не было, даже из Москвы приезжали. Мы очень хорошо жили, у нас все было, ни в каких очередях никогда не стояли… Потом мама умерла. У нее были почки больные, ну и во время одного из приступов отказало сердце. Я училась в педагогическом институте и после маминой смерти жила на то, что продавала вещи. Очень трудно стало потом, когда все продала. Работать в школе мне никогда не хотелось, но что делать… Тоска меня брала просто страшная! И вот перед самой войной одна подруга, Регина Самойленко, позвала меня поехать с ней в Киев, в гости к ее родным. Она ко мне очень хорошо относилась. Я думала, по дружбе, а оказалось, она в меня была влюблена.

— Как так? — растерянно спросил Петрусь.

— Да так, — хмыкнула Лиза. — Оказывается, у женщин так бывает, и у мужчин тоже. Влюбляются друг в друга — ну, между собой.

— Про мужчин я знаю, у нас двое таких было во Львове… — буркнул Петрусь. — Жуткая картина!

— Да уж. И вот в Киеве она мне призналась, так сказать, в любви. Я от нее бегом убежала и тут же взяла билеты на поезд — домой ехать. А на другой день — война! И наш поезд разбомбили. Я не могу даже вспоминать об этом, сразу слезы подступают… — У нее и сейчас перехватило горло. — Я выскочила из вагона с чемоданчиком, он раскрылся, и я, как дура, стала запихивать в него вещи, а кругом — ужас, настоящий ад! Вдруг какой-то мужчина схватил меня за руку, потащил куда-то! И мы побежали, просто подальше от поезда, от бомбежки побежали. В лес. Я тот чемоданчик с остатками вещей тащила, а в нем только халатик, купальник и тапки остались. Смех! Сумка с документами пропала, все пропало, а я эти глупые вещи тащила… Фамилия того человека была Фомичев. Оказывается, он жил в деревне… то есть не то что в деревне, а в лесу даже, очень уединенно, в домике на берегу озера. И от того места, где поезд разбомбили, туда было километров пятьдесят. Мы их прошли за три дня. Он меня привел к себе, а я совсем больная была, как бы сумасшедшая. Столько страшного повидала! Когда мы пришли, со мной что-то сделалось от усталости и потрясения — ноги отнялись, левая рука не двигалась. Фомичев меня лечил, за что спасибо ему огромное. Мы жили одни посреди леса. У него были огромные припасы продуктов, у Фомичева. Иногда только в деревню ходил — узнать, как дела. Это не очень далеко от Мезенска, километров пятнадцать. Но кругом озера и болота, надо тропки знать. Немцы туда не совались, боялись болот, которые даже зимой не промерзали. Полгода я почти не вставала с постели. Потом Фомичев начал меня в бане парить и хлестать можжевеловыми и еловыми вениками, и это помогло — как массаж подействовало, что ли. Мне стало лучше. И вот когда я уже начала ходить, он ко мне пристал.

— Как пристал? — со странной интонацией спросил Петрусь.

— Как банный лист, — попыталась улыбнуться Лиза. — Не понимаешь? Хотел со мной спать. Я была ему благодарна, что жизнь мне спас, выходил меня, но он был мне противен до невозможности. Фомичев пожилой уже, но даже не в том дело — противно, и все. А потом пришел Баскаков. Оказывается, в тех местах уже начал действовать партизанский отряд, Баскаков там был то ли комиссаром, то ли разведчиком. Он знал Фомичева по довоенным временам и хотел устроить для своего отряда перевалочную базу в его доме. Но когда увидел меня, он… — У Лизы снова сел голос, и понадобилось время, чтобы смогла говорить. — В общем, они с Фомичевым договорились, что тот отдаст ему меня, а Баскаков взамен не станет приводить к нему в дом своих партизан, которые, конечно, все продукты подъели бы. Да и вообще по их следу рано или поздно фашисты пришли бы, а Фомичев хотел отсидеться среди своих болот до конца войны. Ему все равно было, кто победит, он просто хотел выжить. Понимаешь?

— Понимаю, — неуверенно проговорил Петрусь. — Я только одного понять не могу, что это значит: Фомичев тебя Баскакову отдал?