Криста Бернут - Тогда ты услышал

Причем он обращает внимание не на скандалы в обществе так называемых богатых и красивых , а на роскошь, которой эти типы себя окружают, не делая при этом абсолютно никаких лишних движений. Мориц, Гстаад [8] Города в Швейцарии. , виноградник Марты — ему никогда не узнать, каково это: жить в мире, в котором деньги не имеют значения .

Каково это: шикарные женщины, машины, люксы, шале, которые всегда можно себе позволить. Никогда не узнать.

Он что, говорил все это вслух? Она опять поглядывает на него вместо того, чтобы смотреть на дорогу. Ее обычно скорее смуглое лицо сегодня довольно бледное. Темные прямые волосы, небрежно спадающие на воротник серого пальто, не блестят. Внезапно Фишер чувствует, что она несчастна или чем-то недовольна. Не именно сейчас, а вообще. Это злит его еще больше. Как будто она ему нажаловалась.

— Мы уже почти приехали, — сказала она.

Ее голос звучит хрипло и несколько неуверенно, как будто она почти разучилась говорить и теперь с трудом учится это делать заново. Может быть, его молчание действует ей на нервы. В свои двадцать шесть лет Фишер уже выучил, что самое эффективное оружие против женщин — это молчание, а вовсе не агрессия. Они могут выдержать все, даже побои. Только если на них не обращать внимания, можно нарушить их душевное равновесие. Иными словами: от них можно получить все, пока их игнорируешь.

Проехав через круглую арку, они попали на усыпанный галькой школьный двор и оказались прямо перед большим, украшенным Iuftmalerei [9] Стиль живописи, при котором рисунок выглядит как кардиограмма. зданием. Вокруг не было ни души.

Мона остановила автомобиль у невысокой каменной стены. Открыла дверцу, и от порыва ледяного ветра у нее на глазах выступили слезы. Здесь было намного холоднее, чем в городе. Чувствовалась близость гор.

— Куда теперь? — спросил Фишер. Его глаза слегка опухли, как будто со сна, а в голосе, как обычно, чувствовалось напряжение.

— Туда. — Мона указала на большое здание. — Это, должно быть, главный корпус. Luftmalerei, сказала секретарша. Там классные комнаты и учительская.

— Очень интересно, — насмешливо произнес Фишер, но все же пошел за ней, когда она молча направилась к зданию.

Первое, на что обратила Мона внимание, войдя внутрь, это на знакомый запах линолеума, мела и пота. Он как бы отбросил ее в прошлое, на двадцать лет назад. Некоторые вещи не меняются, во всех школах одно и то же.

— По коридору налево, — сказала она. — Комната 103. По-прежнему ни души. Грязные лампы под потолком дают слабый свет. Серо-белый пятнистый линолеум блестит, как будто его натерли. Мона постучала в дверь с простой табличкой «Ректорат».

— Войдите, — раздалось изнутри.

Ректору около шестидесяти лет, он высок и худ. На нем широкие вельветовые брюки, шерстяной свитер неопределенного цвета, поверх него — кожаная жилетка. Его кабинет маленький и захламленный, мебель старая.

Несколько томительных секунд они вчетвером молча стояли и никто не знал, что делать. Наконец ректор, фамилию которого Мона забыла, помог ей снять пальто и повесил его на вешалку у двери. Игон Боуд из уловной полиции Мисбаха воспринял это как знак того, что можно плюхнуться обратно в кресло, с которого он с трудом поднялся, чтобы поприветствовать Мону и Фишера. Мона присела на диван, Фишер тоже, как можно дальше от нее, а ректор принес себе старый стул из соседней комнаты. Даже не верится, что учеба в этой школе — федеральном интернате, как назвал его ректор, — стоит более трех тысяч марок в месяц. И куда идут все эти деньги?

— Новые спортплощадки, компьютерная сеть, ремонт помещений — для учительских просто ничего не остается, — сказал ректор, и Мона покраснела.

— Да. Это, конечно, необходимо…

— Ну, госпожа Зайлер, мы, конечно, очень рады, что вы специально приехали из Мюнхена, чтобы поддержать вашего э… коллегу. — После этих слов ректор замолчал.

Лоб Боуда теперь напоминал горный ландшафт.

— Господин Боуд обратил внимание на взаимосвязь, которую мы не смогли обнаружить, — сказал Фишер, и Мона удивленно посмотрела на него. Это были именно те слова, которые и надо было сказать.

Лоб Боуда разгладился.

Мона добавила:

— У нас двое убитых, мужчина и женщина, способ убийства один и тот же. Вероятно, задушены куском проволоки. Это очень необычно.

— Гарротой.

— В действительности это была не гаррота, — пояснила Мона. — Просто некоторые называют так это предположительное орудие убийства. Газеты называют это так, потому что звучит необычно.

Она сделала ударение на слове предположительное, не глядя при этом на Фишера. Может, это он проговорился, а может и нет. В день убийства это словечко обошло все отделение. Любой мог сообщить его прессе. Отсюда и заголовки. Поймать убийцу. Для этого полиция и придерживает некоторые факты — чтобы сразу распознать ложные признания. В данном случае сделать это будет затруднительно. Но все же по крайней мере одна деталь пока не попала в газеты.

— Гаррота, помимо этого, не единственное, что связывает обе жертвы. Константин Штайер между семьдесят шестым и восемьдесят первым годом учился в Иссинге. И эта учительница… Как ее имя?

— Саския Даннер, — ответил Боуд. — Она не была учительницей, это жена Михаэля Даннера, он преподает здесь французский. — Ректор поощряюще кивнул, как будто Боуд был не слишком умным, но очень старательным учеником.

Мона сказала:

— О’кей. В любом случае, обе жертвы имеют отношение к школе.

— Но Константин не был здесь долгие годы, — прервал ее ректор. — Ему тут нечего делать. Он даже не член Союза выпускников.

— Что это такое?

— Это объединение создано для оказания помощи стипендиатам. Многие после окончания школы становятся его членами.

— А Константин Штайер — нет?

— Нет. Я специально проверял. Он даже не приезжал на дни встречи выпускников.

— Дни встречи выпускников…

— Они проходят каждые два года в августе. Выпускники играют в хоккей, держат речи, а вечером всегда бывает небольшое застолье и танцы. Это способствует поддержанию отношений между бывшими учениками. Многие нашли здесь себе друзей на всю жизнь.

— Константин, очевидно, нет.

— На что вы намекаете?

Внезапно лицо ректора передернулось. Когда он осознал это, встал и пошел за свой стол, как будто там ему было лучше держать оборону. Мона удивленно разглядывала его. Внезапно она подумала об Антоне, который часто говорил ей о том, что ей необходимо научиться лучше разбираться в людях. Антон называет то, чего Моне, по всей видимости, не хватает, женской интуицией.

— Что случилось? — наконец спросила она, когда молчание стало невыносимым.

— Вы же не станете утверждать, что наше заведение имеет какое-то отношение к смерти Константина Штайера?