Лиза Марклунд - Прайм-тайм

– Ты что, с ума сошла? – взвизгнула продюсерша, но Анника как ни в чем не бывало продолжила.

– Карин, – сказала она, – ты размышляла о механизмах популярности больше, чем кто-то иной. Я думаю, тебя все достало. Все видели Мишель, но никто – тебя. – Анника перехватила взгляд продюсерши и сейчас смотрела ей прямо в глаза через зал, над головами публики. – Я понимаю тебя, Карин. Я знаю, почему ты сделала это. И Каина понимаю тоже. Когда долго остаешься невидимым, исчезаешь как человек. В конце концов решаешься на все что угодно, лишь бы получить право на существование.

Карин Беллхорн моргнула, Анника увидела, как она покачнулась.

– Револьвер лежал на полу, – сказала Анника. – Ты взяла его, он был липкий, но тебе и в голову не пришло из-за чего.

Продюсерша не ответила, тяжело дышала, жадно хватала ртом воздух.

Анника зажмурилась на мгновение, попыталась представить себе, как все происходило.

– Ты подняла револьвер, – сказала она. – Не почувствовала никакого веса, только холод металла. Он оказался легким как перышко, просто стал продолжением твоей руки.

Карин Беллхорн попыталась что-то сказать, но не смогла произнести ни звука.

– Мишель стояла там, говорила, а потом ты потеряла самообладание, поняла, что умрешь, если она продолжит.

Продюсерша уставилась на нее с открытым ртом.

– Выбор был между ею и тобой, – сказала Анника, – и тебе не составило труда спустить курок, ты почти этого не почувствовала.

У Карин Беллхорн побелело лицо, она судорожно пыталась сделать вдох.

– Только потом ты услышала хлопок и почувствовала отдачу. Сразу же осознала случившееся и поняла, что все рухнуло. Не так ли, Карин?

– Я только хотела, чтобы она замолчала, – пробормотала Карин Беллхорн.

Анна Снапхане таращилась на Аннику в мониторе, примостившуюся в оконной нише, на то, как взгляды всех находившихся в зале постоянно перемещались с Карин на нее и обратно. Солнце било Аннике в спину, и она сидела словно в золотистом ореоле. Ее волосы, казалось, сами излучали свет.

Анна сделала глубокий вдох. Ноги ее так дрожали, что она опустилась прямо на пол среди мешков для мусора.

Купалась в ощущении, что ей удалось не свалиться в пропасть, хотя и находилась на самом краю.

– Чем ты, черт возьми, занимаешься?

Голова Хайлендера выросла над краем горы изъятых и возвращенных видеоматериалов. Лицо липкое от грима, растерянное и злое, серебристый галстук сбился набок.

Анна попыталась ответить, но не смогла, закашлялась. Опустила глаза в пол, почувствовала, как подступают слезы и перехватывает горло.

– Это была не я, – наконец прошептала она.

– Не пытайся врать, – оборвал ее Хайлендер приглушенным от злобы голосом. – Парни прошлись по всем источникам звука в аппаратной. Это ты подключилась напрямую от себя и запустила что-то в линию внутренней связи.

Анна подняла на него глаза, слезы затуманивали взор.

– Не я выстрелила в нее. Я бродила возле автобуса и искала ее, но не я убила.

Она наклонила голову и разрыдалась, уткнувшись лицом в колени. Услышала приближавшиеся по коридору шаги, прижала к носу тыльную сторону ладони, попыталась взять себя в руки. Поднялась, покачиваясь.

В дверном проеме за мешками стало тесно от собравшихся там людей, она видела голову комиссара, подпрыгивающего от нетерпения.

– Мы должны убрать мусор.

– Осторожно! – сказал Хайлендер.

Мешки пришли в движение, один за другим оказывались в коридоре. Скоро комиссар стоял перед ней, бледный, с трудом сдерживал свои эмоции.

– Анника говорит, что ты нашла контрольную ленту с внутренними переговорами, имевшими место в автобусе в ночь убийства.

Анна почувствовала, как паника снова распространилась по ее телу. Она сглотнула комок в горле, кивнула.

– Разговор, который мы все слышали в конференц-зале, именно с нее, я полагаю?

Снова кивок.

– Техники констатировали, что запись проигрывалась в этой комнате. Насколько я понимаю, не без твоего участия?

Анна старалась дышать ровно, наклонилась, извлекла кассету из аппарата, протянула ее комиссару.

– В качестве доказательства она не имеет особого значения, – буркнул он сквозь сжатые зубы.

– Печально, – сказала она, смотря в пол, чувствуя его взгляд на себе.

Полицейский сунул ленту в пакет для улик.

– Нам придется переговорить с тобой снова, – сказал он и покинул комнату.

Хайлендер стоял за мониторами. Он окинул взглядом мешанину из бумаг и кассет, поправил галстук. Вздохнул, вроде бы собирался что-то сказать, но передумал. Повернулся и пошел к выходу. Глядя ему вслед, Анна внезапно поняла очевидное.

– У нас нет продюсера, – сказала она. – Как мы сможем смонтировать программу к субботе?

Хайлендер резко развернулся, уставился на нее, несколько раз облизнул губы, лихорадочно стараясь отыскать ответ на заданный ею вопрос.

– Боже, – простонал он. – Что же нам делать?

– Я уже нашла большую часть материала, – сообщила Анна как бы между прочим. – Могу сделать предварительную копию, собрать вместе все необходимое и…

– Ты же можешь смонтировать программу, – оживился Хайлендер. – Справишься с этим.

Анна торопливо перевела дух, села, поняла, что такой шанс ей вряд ли когда-либо представится снова.

– Зарплату продюсера и служебный автомобиль, – выпалила она.

Теперь-то они не смогут разжаловать ее снова.

Шеф канала внимательно посмотрел на нее, презрительно фыркнул:

– Карин предупреждала меня, говорила, что ты возьмешь свое при первом же удобном случае. Она правильно делала, что не давала тебе ходу. Как ты можешь пользоваться такой ситуацией?

– Не тебе это говорить, – отрезала Анна.

Анника остановилась, выйдя на улицу. Двери «Квельспрессен» закрылись у нее за спиной. Она отдыхала от шума кондиционеров и бумажной пыли. Облегчение водопадом разливалось по телу.

Ее отпустили в отгулы на восемь дней.

Она жадно ловила ртом свежий воздух, щурилась на солнце, чувствовала его тепло. Обнаружила, что ветер стих. На смену холодному фронту из Атлантики пришло тепло из России. Она сняла свитер, позволила лету ласкать ее кожу, волосы. Забросила сумку на плечо, медленно пошла в сторону парка «Роламбсхов». Вдыхала испарения теплого асфальта, впервые в этом году благодарно улыбалась природе за столь приятный день. И та отвечала буйством красок и запахов, жужжанием насекомых и пением птиц.

Позади нее исчезли в туманной дымке газета и Мишель. В редакции царила неопределенность. Торстенссон по-прежнему сидел, запершись в своем кабинете, а Шюман пребывал в прострации. Ходили слухи об экстренном заседании правления.

Она не смогла написать о встрече, посвященной памяти Мишель, поскольку невольно стала активным участником прямой трансляции. Вместо этого Хеландер взял у нее интервью. Странно, конечно, но ничего не поделаешь.