Алла Полянская - Кто на свете всех темнее

— Вот сука…

Голос подростка, переходящий в бульканье. Наверное, я пробила ему легкое, а то и что-то поинтереснее. Ага, парнишка, я сука, а мир — страшное местечко. Страшнее, чем ты можешь себе представить, потому что иногда добыча может стать охотником.

По крайней мере, я добычей становиться не собираюсь.

Гараж встретил меня запахом дезинфекта и моих духов. Никогда еще я не была так рада сюда вернуться. Закрыв двери на задвижку, я без сил опустилась на диван. Теперь придется залечь на дно очень плотно, и лучшее, что можно сделать, — больше не светиться в кругу прежних знакомых.

И тогда я вытащила из телефона сим-карту.

То, что Валерия не стала жертвой случайного убийства, мне было ясно. Это не маньяк, которому было все равно, кого убивать, — нет, тот чувак в толстовке, видимо, шел за нами достаточно долго, пока мы не остановились поностальгировать на старой карусели. И он стоял там и ждал, и он знал, что убить хочет не меня, а Валерию, что он с успехом и сделал в единственном месте, где вообще мог это сделать.

Странно, что Валерия была одна, без Кинг-Конга.

И я слишком поздно об этом подумала, сообразила, что я никогда раньше не видела Валерию в самостоятельном плавании, и вдруг! Но самое странное — то, что ее телефон молчал. Обычно Городницкий принимался ей названивать сразу, как только она куда-то выезжала, и звонил через каждые десять минут. Иногда мне казалось, что у него уже окончательно съехала крыша, но дело в том, что так оно обычно и бывает, когда старый козел женится на молодой девке, которая любит его деньги. Городницкий дураком не был и не мог не понимать, что его личность, а уж тем более он сам, как мужик уж никак не мог заинтересовать Валерию. Он купил ее и знал, что купил, и что держал ее только деньгами, тоже знал, но в какой-то момент она могла бы и сорваться с крючка.

Тем более что у нее могло быть что-то накоплено на черный день.

Возможно, он все-таки прознал о ее шашнях с Кинг-Конгом.

Впрочем, они хорошо шифровались, я и сама не сразу поняла, а ведь я гораздо наблюдательнее Городницкого. И если ему хватило ума понять это — значит, он либо увидел их, либо кто-то ему донес, когда эта парочка неосторожно терлась коленками.

И пока я думаю, что лишь Городницкий мог нанять кого-то, чтоб оформить разрыв отношений, а это значит, что сейчас лично я в большой беде. Хотя, возможно, мотив есть еще у кого-то, просто я пока его не вижу, но в любом случае ситуация так себе. И хотя вряд ли убийца сумел отследить меня с того момента, как я сбежала с места убийства, но это ничего не значит. Он отлично меня рассмотрел, а по описанию выяснить мою личность ничего не стоит, просто спросит у Городницкого.

Но если я исчезну, растворюсь среди людей, которые даже близко не стоят к тому кругу, в котором я вращалась последние десять лет, то найти меня будет сложнее.

Проблема только с документами, у меня их просто нет.

Но это, возможно, гораздо меньшая проблема, чем я думаю.

У меня так устроена голова, что, если возникает какая-то проблема, я тут же бросаюсь искать пути ее решения. И эти пути обычно ничего общего не имеют с тем, что бы сделал среднестатистический человек. Я — Другой Кальмар, и решения у меня получаются другие. И то, что я здесь… Ну, ошибаются все.

Но, возможно, все это к лучшему.

— Светк, тебя там Людмила искала.

Это вездесущая Валька орет, и все глаза обратились на меня. Женский коллектив, жадный до сплетен, — это бывает неприятно. И хуже всего то, что они уверены в своей разумности, в то время как это не мышление, а просто потребление. Каким-то непостижимым образом в последние годы мышление гражданам заменили потреблением — они потребляют готовую новостную жвачку, не думая о качественных характеристиках потребляемого продукта.

Хотя на примере рекламы я когда-то узнала, что можно считать нормой для семейной жизни.

Но граждане привыкли жадно глотать новости — любые, и сплетни тоже, а я вызываю у своих подруг по несчастью жгучий интерес, особенно после того, как поселилась у Вальки. И вот теперь меня разыскивает Людмила — хотя она отлично знает, где я нахожусь эти последние две недели.

Я исправно хожу на работу и фасую всякую сыпучую фигню. У меня в руке словно поселились весы, так что я все время выдаю полторы, а то и две нормы, просто не отвлекаюсь на болтовню и курение. Что за моей спиной говорят остальные, мне потом передает Валька, но дело в том, что меня не волнуют сплетни, пока они далеки от истины.

Пусть болтают, это заменяет им мышление.

— Светк, так ты пойдешь?

— А она что, просила прийти?

Неточность формулировок меня просто убивает, «искала» и «просила прийти» — это как бы совсем не одно и то же.

— Ну, да. — Валька энергично кивнула. — Так и сказала: пусть ко мне в кабинет придет. Ты иди, Светка, Людмила ждать не любит.

Бросив в ящик очередной пакет с крупой-арнауткой, я поднимаюсь, отряхивая спецовку. Если бы меня сейчас видели мои знакомые, то-то было бы злорадства и смеха! Это стало бы главной новостью, но дело в том, что никто не знает, что я здесь. Затеряться на самом деле очень просто, достаточно лишь сойти с привычной орбиты.

Причем сойти радикально.

На самом деле все люди снобы. Они общаются между собой только в пределах своих социальных групп, выше каждый из них готов идти, но ниже… В Индии этот снобизм когда-то довели до абсурда, поделив общество на касты и прописав для каждой касты отдельное законодательство, правила поведения, особенности одежды… В общем, о «все люди созданы равными» индийцы не слышали. И хотя прогрессивное человечество осудило несознательных индийцев за такую злостную дискриминацию, лично я осуждаю лишь абсурд, который всегда проистекает из любого абсолюта.

Так я о чем, собственно, толкую. Очень легко потеряться, если просто оборвать связи с социальным слоем, к которому принадлежишь. Покинуть свою социальную группу и примкнуть к той, которая ниже по статусу. Никому и в голову не придет искать вас среди тех, кого как бы и нет. Но дело в том, что я никогда не считала социальную группу, в которую впихнули меня Бурковский с матерью, своей. Конечно, я в ней ассимилировалась — это было необходимо для выживания, но я всегда знала, кто я и откуда. И когда я ту социальную группу покинула, то особой трагедии в этом не увидела, наибольшее неудобство мне доставило только отсутствие душа и чистой одежды.

Потому что любая социальная группа — это условность.

Впрочем, у меня не было тогда вообще никакой одежды, и когда я поняла, что деньги с золотой карты мне недоступны, то продала еще одно колечко и цепочку, чтобы раздобыть рюкзачок, смену белья и пару маек, а также на что-то питаться. А остальное я просто украла в разных магазинах и бутиках — благо, я отлично знала все способы краж из магазина, в свое время нагляделась, когда охранники просматривали записи с камер наблюдения. Во всех окрестных бутиках я когда-то была своим человеком — и продавцы, и охрана знали, что я надежная и аккуратная и никогда ничего не украду. Когда я стала жить в доме Бурковского, то продолжала иногда навещать старых знакомых, и хотя со временем это общение сошло на нет, знания остались.