Николай Леонов - Дом на крови

Но так или иначе Седой в итоге настоял на своем, и они с Мунтяну устроились за одним из столиков в общем зале. Правда, этот столик стоял на отшибе, в самом дальнем углу, так что для делового разговора место было не самым плохим.

Сам Гуров обосновался неподалеку, за столиком, стоявшим наискосок от интересующей его пары, и мог видеть и слышать все, что ему было нужно, не привлекая к себе особого внимания. Этому способствовало также обилие растительности в этой части зала.

Экзотические пальмы в кадках представляли собой один из элементов дизайна помещения, и столик, за которым сидели сейчас Седой и Мунтяну, находился в самой гуще этих «комнатных джунглей».

По тембру голоса Лев уже давно догадался, что Седой — это тот самый человек, что устраивал на чердаке дачи киллера. Тот факт, что по просьбе Барсукова он настолько обеспокоил себя, что решил поучаствовать в процессе лично, только лишний раз доказывал, что тот действительно был «близким» человеком, с которым его связывают давние общие дела и, возможно, даже дружба.

Каким образом Мунтяну удастся оправдаться после совершения столь серьезного проступка, как убийство такого человека, полковник не мог себе представить. Сделав заказ, он незаметно включил взятый у техников мини-диктофон и навострил уши.

К сути дела «друзья» перешли не сразу.

Мунтяну явно напрягала чрезмерная открытость обстановки, в которой приходилось вести беседу, а Седой, со своей стороны, и не думал помогать ему, создавая атмосферу непринужденности. Напротив, он вел себя высокомерно-снисходительно, недвусмысленно давая понять, что, явившись на эту встречу, сделал большое одолжение.

Телохранители обеих сторон, после того как боссы сели за стол, покинули помещение, и Гуров подумал, что в стремлении Седого избежать чрезмерной уединенности, возможно, был свой резон.

Когда собеседникам принесли заказанные блюда и они сделали по глотку вина, атмосфера заметно потеплела. Вкусная трапеза улучшила настроение сторон, и вскоре беседа потекла непринужденно и без натуги.

— Не смеши меня, Назар, — вальяжно развалившись на стуле, говорил Седой. — Кто еще мог это сделать кроме тебя? На тебя Сережа сделал заказ, значит, только у тебя могли быть к нему претензии. Просто, как дважды два.

— А я и не спорю. Я не спорю, Седой. Конечно, у меня были претензии. А как бы ты отреагировал, если бы на тебя сделали заказ? Но кто говорит о расстреле? У меня и в мыслях такого не было.

— Да ну?

— Клянусь! — В глазах Мунтяну светилась неподкупная честность. — Я хотел поговорить, разобраться. Чем я ему так не угодил? Я ведь его пальцем не тронул. У меня свои дела, у него свои. Если он чем-то был недоволен, нужно было сказать. Любую проблему можно решить. Я не хочу войны. Никто не хочет. Поэтому я и хотел поговорить с ним, выяснить, в чем дело. Выехал на трассу, дождался, когда он поедет. Сам понимаешь, мне тоже нужны гарантии. Соваться на дачу, где меня что угодно могло поджидать, мне было не резон. Решил дождаться его на дороге. По крайней мере, там мы оба оказывались в равном положении. Когда увидел его машину, велел Боре, чтобы он вышел, остановил его. У меня и в мыслях не было, что он это так буквально поймет и начнет поливать очередями. Только я здесь ни при чем, Седой. У меня и в мыслях не было.

Слушая этот рассказ, Седой не менял вальяжной позы, но легкомысленное, сонно-ленивое выражение исчезло с его лица. Теперь оно было напряженно-внимательным, и сосредоточенный взгляд, казалось, насквозь буравил Мунтяну, стремясь заглянуть в самое сердце и определить, врет он или говорит правду.

— Конечно, неприятно, что так получилось, но я здесь не виноват, — продолжал Мунтяну.

— Боря — твой человек, — произнес наконец Седой.

— А я и не спорю. Боря — мой человек, Барсук — твой. Проблему всегда можно решить. Я готов компенсировать. Хочешь, денег возьми, хочешь, товаром. Или же Борю возьми. Как скажешь. Я знаю, Барсук — твой близкий. Неприятно, что так получилось. Только я здесь не виноват.

— Борю возьму, — сказал Седой, и на мгновение взгляд его сделался пронзительным и жестким, казалось, что одного этого взгляда было достаточно, чтобы забрать чужую жизнь.

— Возьми, Седой! — чуть ли не с восторгом воскликнул Мунтяну, поняв, что индульгенция получена. — Бери его, и будем считать, что мы в расчете. Только еще один вопрос, Седой. Ты ведь знаешь, Коля вышел из игры. Место пока свободно. Так вот, я хотел узнать…

— Не тебя ли там ждут? — с сарказмом взглянул на него Седой.

— Ну, уж ждут там или не ждут… Я поговорить хотел. Собраться всем и… поговорить. Чтобы не было этих непоняток.

— Любишь ты поговорить, Назар.

— А что в этом плохого? Нужно говорить, решать проблему. Сколько еще это будет продолжаться? Я никого не трогаю, делаю свои дела, а мне все время пытаются что-то предъявить.

— Свои дела? Твои дела — картонные домики собирать да продавать их по рублю за копейку дурачкам, которые ни черта в этом не смыслят. А рабы — это уже не твои дела, это ты на чужую территорию лезешь.

— Да куда уж я там лезу, Седой? — хитро прищурился Мунтяну. — Так, пару-тройку словил. Для экономии. Не все же мне втридорога рабочую силу покупать.

— Втридорога? А сам ты зачем на Колино место лезешь? Чтобы подарки раздаривать?

— Но кто-то же должен работать. Свято место, как говорится…

— Кто-то? «Кого-то» мы и без тебя бы нашли. А ты нахалом влез да еще и условия диктовать хочешь.

— Да какие там условия, Седой? Наоборот. Я интересуюсь. Хочу узнать, можно ли всем собраться и поговорить, разрулить проблему.

— Не знаю, Назар. Я такие вопросы один не решаю.

— А я и не говорю — решать. Я хотел только узнать.

— Ладно, спрошу. А насчет Бори… ты запомнил.

— Я запомнил, Седой. Он в Химках живет. Недалеко от меня. Квартиру снимает. Обычно я их после двенадцати отпускаю, если особых дел нет.

— Спасибо. Только у тебя, похоже, что ни вечер, то дела. Особые.

— Без обид, Седой. Я своего человека отдаю.

— Ладно. Что еще хотел сказать?

— Больше ничего, только насчет Бори, чтобы ты зря на меня зла не держал. Да вот по поводу собрания еще. Хотелось бы уже решить вопрос. А больше ничего.

— Ладно. Хороший кабак. Вкусно готовят. Как-нибудь еще зайду сюда.

— Рад, что тебе понравилось, Седой. Я часто здесь обедаю.

— Рад за тебя. — С этими словами Седой достал бумажник и хотел вытащить деньги, но Мунтяну сделал протестующий жест:

— Это лишнее! Ты — гость, а гость не должен платить.

— Как хочешь, — усмехнулся Седой и, спрятав свой бумажник, направился к выходу.

Подслушанный разговор вызвал в душе Гурова противоречивые чувства. С одной стороны, его поразил и цинизм, и простота, с которой Мунтяну играл людьми, как пешками на шахматной доске. Похоже, всех, кроме самого себя, он и впрямь воспринимал как товар, более или менее ходовой, в зависимости от того, что требовалось на рынке.