Галина Романова - Заговор обреченных

Анна хлебнула из бокала еще, и еще, и еще. Пиво почти закончилось. Соленые сушки с тарелки исчезли. Она прикрыла растопыренными пальцами пустую тарелку, поскребла ногтями старый общепитовский фарфор, словно надеялась на чудо. Бац – и немудреная закуска появится. Чуда не случилось. Тарелка осталась пуста. В желудке неприятно заныло. Он требовал еды. Она не ела уже два дня. Ничего, кроме спиртного и черного хлеба. Денежный лимит на месяц закончился три дня назад. До начала месяца, когда она снова сможет воспользоваться кредиткой, еще неделя. Надо было как-то выживать. Неделю. Через неделю заработает банковская карта. Через неделю будет последнее судебное заседание, на котором будет решаться судьба ее дочери Анютки. Голубоглазого смешливого чуда, которое она боготворила и боготворит. И с которым ей почти не дают видеться.

– Ты, Анна, превратилась в отрепье, – не без удовольствия изрек при последнем свидании ее бывший муж. – И такому существу не место в жизни Анюты. Ее ждет долгая, счастливая жизнь. И я постараюсь, чтобы такому отрепью в ее жизни не было места.

– Но это же ты! Ты сделал меня такой! Я была хорошей, славной, красивой! – воскликнула Анна, вытянула руки, они привычно конвульсивно дергались. – Ты спаивал меня. Водил по вечеринкам. Потом… Потом подговорил своего друга. Он переспал со мной. Это же все ты! Ты виноват.

Свекровь, присутствующая при разговоре, неожиданно опустила голову.

– Прекратите, – попросила она тихо. Глянула на сына, на бывшую сноху. – Прекратите, прошу вас. Анна, все, что от тебя требуется, – это быть трезвой. Антон, все, что требуется от тебя, – это оставить ее в покое. Хотя бы теперь.

А он не оставляет! Не оставляет ее в покое. Снова приставил за ней наблюдение. Сильного высокого мужика, умело лавирующего в толпе и перепрыгивающего через лужи с ловкостью атлета.

Зачем все это? Ясно же, она не выиграет процесса. У нее даже адвоката нет. Она пропила деньги, выделенные ей свекровью на адвоката.

Анна уставилась на стекло, залитое дождем. Поймала в нем собственное отражение и тут же больно прикусила губу, чтобы не завыть.

В кого она превратилась?

Она – обеспеченная покойными родителями шикарная женщина. Блистающая в свете, окруженная толпами поклонников. Как она могла превратиться в существо без единого рубля в кармане? Со спутанными волосами, мутным взглядом, в одежде, которую никогда бы не позволила носить даже своей домработнице. Как она могла так низко опуститься? За какие-то два…

Нет, за три несчастных года! Три года она катилась вниз без остановки. Не было никого, кто бы попытался остановить ее на пути вниз. Не было никого, кто бы протянул ей руку, схватил ее, приостановил ее падение. Почему? Почему она осталась одна? Куда подевались все ее поклонники? Подруги? Знакомые? Почему растворились после того, как Антон отобрал у нее все и выгнал ее из ее же собственного дома?

– Будете еще что-то заказывать?

Грозный голос официантки – пожилой, сердитой, в переднике в пятнах – вывел ее из забытья.

– Нет, не буду, – качнула головой Анна и на ее глазах допила последние капли пива.

– Тогда освобождайте столик.

Официантка швырнула на стол поднос и принялась убирать посуду, мало заботясь, что Анна еще сидит, еще не ушла. Потому что она ее презирает, догадалась Анна. Презирает за грязную дешевую одежду. За спутанные, не мытые неделю волосы. За дурной запах. За заказ из бокала пива и тарелки соленых сушек. За то, что не оставит ей чаевых.

Анна порылась в кармане темно-вишневой куртки, болтающейся на ней, как на вешалке, отыскала какую-то мелочь. Вытащила, осторожно положила на поднос.

– Вот. У меня больше ничего нет. Простите, – дребезжащим от накатывающих слез голосом произнесла она.

– Посмотрите на нее! – очень тихо, чтобы их не слышали с соседних столиков, воскликнула официантка. – Чаевые мне оставляет. Детка, ты бы лучше на эти деньги мыла купила. От тебя же воняет! Ступай, ступай отсюда от греха. На улице дождь. Хоть сполоснешься.

И вот от этой гадкой жалости Анне тут же захотелось умереть.

Она неуклюже поднялась, загремев стулом на всю закусочную, покачнулась и неуверенной походкой двинулась к выходу. Все головы повернулись в ее сторону. Все глаза смотрели на нее. И ничего хорошего в тех глазах не было. Жалость, гадливость, отвращение. Такие чувства она теперь вызывала у окружающих.

Анна вышла в просторное гулкое фойе, поймала свое отражение в огромном зеркале. Оно расплывалось то ли от слез, то ли от выпитого. Она подошла ближе. Уставилась на свои бледные впалые щеки. Лихорадочно поблескивающие глаза. Странно яркий рот. Может, окрасился кровью, когда она кусала губы? Волосы. Ее прежде шикарные длинные волосы в крупных завитках, отливающих медью, рассыпались спутанными прядями по плечам и спине. Когда она в последний раз была у дамского мастера в салоне красоты? Дал бы бог вспомнить! Сама кромсала тупыми ножницами, подрезая челку и длину.

– Как же так вышло, Аня? – прошептала она, опуская взгляд на дешевую куртку, подаренную соседкой из той же гадкой жалости. – Что же он с тобой сделал, гад?

Вдруг показалось, что за ее спиной кто-то стоит. Аня резко обернулась. Нет, в фойе никого не было. А вот за окном…

Там маячил чей-то силуэт. Мужчина. С огромным черным зонтом. Он стоял, почти прислонившись лицом к стеклу, и смотрел на нее. Но это точно был не тот мужчина, который ловко перепрыгивал через огромные лужи, следуя за ней. Это был кто-то другой. И он почему-то тоже за ней наблюдал. Может, они подменяют друг друга? Ведут наблюдение за ней посменно? Или, может, она сходит с ума от алкоголя, одиночества и чувства собственной неполноценности?

Мужчина за окном исчез. За огромным стеклом, избитым дождевыми струями, сделалось темнее. Сумерки. То время суток, которое было ненавистно ей острее всего. Не темно, не светло, серо. Серо и уныло, как в ее никчемной жизни.

Анна подошла к двери, потянула ее на себя, тут же в грудь ударил ледяной ветер. Лицо, волосы сделались мокрыми. Она натянула на голову капюшон. С сожалением глянула на прохудившиеся кроссовки и вышла из-под козырька.

Промокла она уже через минуту. В кроссовках хлюпало. Старенькие заношенные джинсы потемнели от влаги. Куртка на спине набухла от воды и сделалась такой тяжелой, что Анне казалось, она несет на спине огромный рюкзак. Она прошла мимо автобусной остановки. Денег на проезд не было. Всю мелочь она оставила презрительно смотревшей на нее официантке. Кстати, та не побрезговала, мелочь сгребла. Идти предстояло четыре квартала. Это далеко и долго. Она вымокнет до трусов. И возможно, заболеет. И умрет, если повезет. И прекратит наконец влачить нищенское существование и презирать себя за это.