Людмила Мартова - Вишня во льду

Контакты в голове Бориса щелкнули, вспыхнула искра, отчетливо запахло серой, и, когда развеялся дым, он увидел целостную картину произошедшего в семье Решетовых. Ольга забеременела без мужа, и родители на семейном совете решили скрыть позор дочери, не портить ей жизнь и записать ее ребенка на себя. Чтобы сохранить тайну, мать Ольги уехала из города. Ни на какой север она, естественно, не отправилась, а жила у дочери, которой родители снимали квартиру в столице. Отец Ольги, большой начальник в военторге, мог себе позволить такие расходы. Когда Ольга родила, она отказалась от ребенка, которого тут же усыновила ее мать. Скорее всего, без взятки тут не обошлось, зато вся операция прошла без сучка и задоринки.

В папке «Дело» наконец-то появился новый учетный листок, описывающий решетовскую ситуацию, а в тетрадке-каталоге запись под цифрой «три» – Ольга Решетова.

– Елена Николаевна, – изумленно спросил Дорошин у Золотаревой, которую до этого слушал очень внимательно, не перебивая. – А откуда вы все это знаете, да еще в таких подробностях?

– Да уж, Леночка, мне бы тоже хотелось это знать, – призналась Склонская, которая за время рассказа не проронила ни звука. Только брови ее, прекрасные соболиные брови, аккуратно прокрашенные, чтобы скрыть седину, поднимались все выше и выше, под конец напоминая улетавшую высоко в небо галку. – Сколько лет я проработала рядом с Борькой, но, признаться, даже не догадывалась о его пристрастии к чужим тайнам. Нет, я, конечно, отмечала, что мужик он любопытный и рассказы про других людей слушает очень внимательно, но такого даже предположить не могла. Со мной он никогда не делился, а тебе, получается, рассказал?

– Да это случайно вышло, – дрожащим от переживаемого волнения голосом начала объяснять Золотарева. – Помните, Мария Викентьевна, весной Борис Петрович заболел, давление у него поднялось, и я поехала к нему домой, чтобы приготовить еду и уборку сделать. Я солгала вам, Виктор, когда сказала, что никогда не была у него дома. Была именно тогда, один раз, и он стал говорить мне, что владеет моей тайной, но никому про это не расскажет.

– Какой тайной? – встрял Дорошин.

– Да никакой. Он почему-то решил, что если я никому не рассказываю, что мой дед – потомок Куинджи, то это означает, что мы скрываем факт родства. Он начал твердить, что будет нем как могила, чтобы я не волновалась, а я ответила, что в общем-то и не волнуюсь, и, хотя в нашей семье не принято распространяться о семейной истории, мы ничего не скрываем. Наоборот, гордимся. Только внутри себя. Не напоказ. И тут я увидела, что Борис Петрович расстроился. Очень расстроился. У него даже снова давление поднялось, мне пришлось ему укол делать. Я не поняла причины его расстройства, и тогда он и рассказал мне про коллекцию. Сказал, что много лет его хобби было совершенно тайным, потому что публичность сводила на нет всю ценность бережно хранимой им информации, но, как и любого коллекционера, его сжигала потребность хоть с кем-то поделиться своими сокровищами.

– И он выбрал в наперсницы вас? – с легкой иронией спросил Дорошин.

– Да, хотя я вовсе к этому не стремилась. Поймите, человек так устроен, что он обязательно должен хотя бы однажды доверить кому-то свой секрет. Ну, если, конечно, он не готовит себя в резиденты разведки. Да и те периодически пробалтываются. Если я хоть что-то понимаю в психологии, Борис Петрович испытывал самое большое удовольствие, рассказывая о своем знании людям, в чью тайну он проник. В моем же случае он настроился такое удовольствие получить, но я ему обломала весь кайф, потому что выяснилось, что ничего не скрываю. Скорее всего, именно это и послужило катализатором, заставившим его открыться мне в своем пристрастии. Нет, Борис Петрович не рассказал мне ничего, кроме того, что вы сейчас услышали. Он сразу сказал, что в качестве примера может привести лишь дела давно минувших дней. Те тайны, которые сегодня никому не интересны, а про свои свежие находки не скажет ни слова. И папку свою он мне показал лишь издали, и каталог тоже. Посмотреть их он не предлагал, да я и не хотела. Мне, в отличие от Бориса Петровича, чужие тайны неинтересны. Я потом ночью даже плохо спала, когда думала, что у него там в тетрадке.

– Поэтому в прошлом разговоре со мной вы назвали его мерзавцем, – задумчиво сказал Дорошин. – Елена Николаевна, а у вас не сложилось впечатления, что Грамазин пользовался той информацией, которая попадала ему в руки? К примеру, для того, чтобы поправить свое материальное положение.

– Нет, он не был шантажистом, – грустно сказала Золотарева. – Он мне несколько раз подчеркнул, что для него был важен сам факт обладания знанием о чужом секрете. Он никогда никого не шантажировал, хотя обязательно говорил попавшему в его коллекцию человеку о том, что знает его тайну. Ему нравилось то чувство, которое он после этого испытывал, случайно встречаясь с этим человеком. К примеру, много лет встречая на улице семью Решетовых, он подмигивал им, напоминая о своей причастности к их судьбе. Он же тогда, много лет назад, рассказал матери Ольги, что встретил ее, беременную, в Москве и знает правду о том, чьего ребенка воспитывает семья. Конечно, людям после такого было неприятно его видеть, но он никогда не выдавал их тайны и никогда ничего за это не просил.

– Ой, не верится мне что-то, – прищурившись, сообщил своим гостьям Дорошин. – Если предположить, что Грамазин все-таки шантажировал своих потенциальных жертв, что хотя бы один раз он отступил от своих принципов, если, конечно, они у него вообще имелись, то Елена Николаевна права, это прекрасный мотив для убийства.

– Чужие тайны – вообще прекрасный мотив для убийства, – мрачно сказала Склонская. – Вот только я тоже считаю, что Борька никогда никого не шантажировал. Видите ли, Витенька, много лет назад я, видимо, тоже попала в его коллекцию. Но меня он не шантажировал и даже не пытался.

– Что вы имеете в виду?

– Он знал о моем романе с Коленькой. Мы, конечно, пытались быть осторожными, но как-то я торопилась сюда, в Коленькин дом, он вышел меня встречать, и мы случайно встретились с Грамазиным, который выгуливал собаку. Тогда, давно, у него была собака. В общем, по моему смущению он все понял и потом специально выследил нас, чтобы убедиться, что его подозрения небеспочвенны. И потом на работе сказал мне, что знает о том, что я изменяю мужу, но я могу быть совершенно спокойна, мол, он никогда никому про это не расскажет.

– И вы ему поверили?

– Я рассмеялась, пыталась убедить его в том, что он придумал, будто у нас роман, но он показал мне фотографию, которую сделал через окно этой самой кухни. На этой фотографии мы с Коленькой целовались. Я помню, как Борис усмехнулся, что я напрасно пытаюсь ввести его в заблуждение, тем более что мне ровным счетом ничего не угрожает. «У меня репутация человека, который умеет хранить секреты», – сказал он тогда и больше никогда со мной об этом не разговаривал, хотя и забывать о том, что он в курсе, не давал.