Марина Серова - Преступление начинается с вешалки

Да и сам Азатов. Несмотря на то что он очень умело прикидывался простачком, я прекрасно понимала, что в глубинах его личности имеется немало потайных закоулков.

Например, однажды у нас с ним зашел разговор о карточной игре. Не помню, по какому поводу мы вообще об этом заговорили, но по тому, как он ориентировался во всех тонкостях предмета, с каким знанием дела говорил о суммах, которые вращаются в этой сфере деятельности, да и просто по выражению его лица я очень хорошо видела, что он знает обо всем этом не понаслышке.

Я же, со своей стороны, тоже кое-что слышала о карточной игре и о людях, которые занимаются этим регулярно и составляют себе из этого даже нечто вроде профессии. Мне было известно, что в этой среде легко получить удар ножом в спину за не отданный вовремя карточный долг, и, следовательно, люди, принадлежащие к этой касте, могут быть способны на все.

Да, историйку с неудачными любовными похождениями Азатова и Владимирского уточнить было бы весьма и весьма полезно. Только вот как?

Тут мне вспомнилось, что вчера, размышляя на сон грядущий о нюансах проводимого мною расследования, я думала о Лиле, реквизиторше. Именно от нее я собиралась узнать о взаимоотношениях Оксаны с актерской средой.

Что ж, это я, пожалуй, и сделаю, только с небольшой корректировкой. Ведь теперь у меня есть более конкретное направление, по которому нужно будет проводить расспросы. Впрочем, разумеется, необходимо постараться представить все так, чтобы Лиля и не заподозрила, что ее о чем-то расспрашивают.

Удобный случай осуществить эти планы представился мне в тот же день, после обеда.

Наталья сказала, что необходимо подновить некоторые вещи из реквизита к спектаклям. Поэтому я сейчас должна отправиться к Лиле в реквизиторскую, чтобы требуемые вещи забрать. На что я и согласилась с величайшим удовольствием.

Реквизиторская находилась рядом со сценой, в нее можно было попасть, пройдя через боковые кулисы. Миновав сцену, я вошла в знакомое небольшое помещение.

— Привет, Лиля!

— А, Танечка, привет, привет! — заулыбалась реквизиторша, полноватая, но очень подвижная женщина средних лет.

— Наталья Викторовна сказала, что у тебя есть для нас какая-то работенка?

— Ой! Да! Знаешь, тут… вот… сейчас, — засуетилась Лиля. — Тут кубки… вот посмотри — везде уже газета проглядывает, даже стыдно на столы выставлять. Так, подожди… еще где-то тут веер…

— Да ты не торопись, я же тебя не гоню. Сядь спокойно и подумай, что там нуждается в обновлении.

Моя задача была завязать с Лилей длинный доверительный разговор, и, как могла, я старалась ее выполнять.

— Ах, Танечка, хорошо тебе говорить — сядь, — озабоченно бормотала Лиля, опускаясь в кресло. — А мне ведь и на минутку присесть не удается. То туда, то сюда, целый день как белка в колесе.

— Да, я и смотрю — никогда тебя на месте не застанешь, все где-то бегаешь.

— Ну да, а как же иначе? Сегодня вот вечером «Кабанчик», Федорову опять нужно будет кофе делать, он в середине спектакля всегда этот свой транквилизатор требует. А у меня, поверишь ли, ни крошки нет. И денег не дают. Я им объясняю, что актеры… Что я, для себя, что ли? Нет — все равно. «Не предусмотрено сметой» — и все тут. Я уж и так сколько из дома… Ой, я же тебе веер хотела!..

— Да ладно ты, посиди немного, отдохни. Спектакль-то не скоро еще. А что, сегодня Федоров играет, не Владимирский?

— Владимирский во втором составе, он редко выходит. Только когда Саша где-нибудь параллельно занят на это время. А уж теперь и тем более…

— В смысле?

— Да что «в смысле», третий день ходит, лыка не вяжет. Я уж и так сколько раз его от Шарова прятала, думаю — увидит, выгонит ко всем чертям.

Лев Шаров был главным режиссером театра, и все боялись его как огня.

— И давно это он?

— Да говорю же — три дня уже.

— Да нет, я имею в виду, давно он вообще пить стал?

— Да как тебе сказать.

Лиля пристально и вопросительно взглянула на меня, будто решая, стоит или нет раскрывать мне интимные подробности театральной жизни. Но выражение моего лица было самым простодушным и даже какого-то особенного любопытства не показывало. Так просто — хочу поддержать разговор, вот и интересуюсь.

— Была тут у нас история… — снова сделала паузу Лиля.

— История? — равнодушно обводя глазами реквизиторскую и чуть не зевая от скуки, лениво переспросила я.

— Ну да… — Лиля наконец-то решилась. — Оксана… девушка, которая работала тут до тебя, она… Ой, в общем, такая она хабалка была, по-русски сказать, просто оторви и выбрось! Ты вот — совсем другое дело. Да и неудивительно, человек, который уже испытал в жизни горе, так себя вести не будет, а эта… Короче, всех мужиков здесь замутила, а уж Степку этого бедного… И за кулисами его подкарауливала, и глазки строила, и не знаю… чего только не делала. И главное, все как будто бы невзначай, ненамеренно. «Ой, Степа, это ты? А я тут проходила случайно…» Стерва.

На лице у Лили отразились неподдельный гнев и досада.

«Ого! — подумала я. — А уж не имела ли ты сама видов на «этого бедного» Степку?»

— Ну вот. Крутила, крутила, да так ничего и не… короче, отправила его ни с чем. «Я, — говорит, — Азатова люблю». А какого Азатова, когда сам же Степка ее однажды с Ямкиным застал.

Вау! История идет по нарастающей. Дальше в лес, больше дров. А Оксана-то, похоже, девчонка была не промах.

— Как застал?

— Да вот так и застал. Как сказала она ему, что ничего у них не выйдет, так он тут недели две по театру шлялся, все места себе не находил, а после этого и пить начал. Я сначала думала, что он просто так, с тоски, а оказалось, что именно после того случая. В тот раз тоже у него вечерний спектакль был, ну и в антракте он зашел в закоулок какой-то, хотел один побыть, ну а они там, с Ямкиным… того.

— Ого!

— Ага. Это уж он потом сам мне рассказывал. Ямкин-то, тоже выпил, ну и… на откровенность парня потянуло. Только ты, смотри, не говори никому, — испуганно взглянула на меня Лиля. — Это я только тебе, по секрету.

Да уж, представляю себе… по секрету. Наверное, в тот же день на весь театр раззвонила.

Но высказывать свои предположения вслух я, конечно, не стала и дала Лиле честное и благородное слово, что никому ничего не скажу. Тем более что навряд ли в этом была такая уж необходимость. Наверняка все всё давно уже знали.

— Ну и чего он так переживает? — спросила я. — Если она такая… нехорошая, так и плюнул бы на нее. Сказал бы ей, что все видел, да и плюнул бы.

— Ничего он ей не сказал. Я его тоже спрашивала, говорю, чего ты, хоть пристыдил бы ее. А он — ничего я не буду говорить, не хватало, дескать, еще унижаться, пускай с кем хочет, с тем и… Ну, в общем, не стал. С ней объясняться не стал, зато вместо этого пить начал.