Мишель Бюсси - Время – убийца

– Не мяч – воспоминания. Я когда-то жила в этом бунгало, на каникулах.

– Правда? Мы уже восемь лет его снимаем, так что…

– Это было двадцать семь лет назад…

Мужчина ответил Клотильде изумленно-восхищенным взглядом.

Выглядите моложе.

За его спиной появилась женщина в ярком парео. Вьющиеся волосы были подхвачены на затылке деревянной заколкой. Она улыбнулась и спросила:

– Двадцать семь лет назад? Но тогда… простите, что спрашиваю… Вы – Клотильда Идрисси?

Она не ответила. В голове крутились идиотские мысли. «Надеюсь, им не пришло в голову повесить на бунгало мемориальную табличку: Здесь обитали Поль и Пальма Идрисси. Вряд ли рассказ об аварии десятилетиями передавался из поколения в поколение отпускников?»

Проклятый дом…

Женщина подула на чай, ее рука скользнула под футболку мужа.

Движение подсознательное, но знак очень ясный: «Он мой!»

Универсальный язык тела и жестов, свойственный всем, кто живет летом на свежем воздухе. Люди выставляют себя напоказ, смотрят, испытывают желание, но никогда не соприкасаются.

– Я храню для вас письмо, Клотильда, его передали давным-давно! – Женщине явно нравилась роль нежданной вестницы.

Клотильда едва не лишилась сознания и, чтобы не упасть, ухватилась за самую высокую ветку оливы.

– Оно ждет меня… двадцать семь лет? – Губы едва ее слушались.

– Ну нет, не так долго! – расхохоталась дама в парео. – Пришло вчера. Фред, будь душкой, принеси конверт, он на холодильнике.

Муж исполнил просьбу, и она прочла вслух адрес:

20260, Ревеллата

Кемпинг «Эпрокт», бунгало С29

Клотильде Идрисси

Ее сердце снова чуть не выскочило из груди, и Клотильда крепче сжала пальцы.

– Документы мы у вас спрашивать не станем, – засмеялся хозяин бунгало. – Собирались отнести конверт администратору, но раз уж вы здесь…

Клотильда взяла письмо влажными от липкого пота пальцами.

– Спасибо.

Она шла по аллее, пошатываясь, как конькобежец на льду замерзшего озера, и не могла отвести глаз от надписи на конверте, потому что узнавала почерк. Да, именно так – узнавала, понимая, что это невозможно.

Клотильда на автопилоте пересекла территорию. Открыть письмо следовало без свидетелей, в тайном и священном Тюленьем Гроте. Попасть туда можно было со стороны моря или по тропинке прямо из лагеря. Девочкой она тысячи раз пряталась в пещерке, чтобы почитать, помечтать, поплакать или пообщаться с дневником. В юности она обожала писать и была наделена талантом, в это верили ее близкие, так же считали преподаватели. А потом слова улетучились. В момент. Не пережили аварии.

Она без труда спустилась к убежищу по бетонной лестнице, заменившей песчано-каменистую дорожку. Стены грота были разрисованы признаниями в любви и похабными граффити, пахло пивом и мочой. Ну и ладно – вид на Средиземное море не изменился, он по-прежнему создавал у сидящего внутри головокружительную иллюзию полета, заставлял почувствовать себя птицей, пикирующей на добычу.

Клотильда поставила сумку с покупками, отодвинулась вглубь грота, села на влажные камни и разорвала конверт, дрожа от возбуждения, как если бы ожидала увидеть любовное послание. Впрочем, она опоздала родиться и письменных признаний никогда не получала. Воздыхатели слали ей эсэмэски и электронные письма. Цифровые признания были тогда последним писком моды и невероятно возбуждали, но… не оставили после себя ни малейшего следа. Ни строчки, ни клочка бумаги между страницами книг.

Клотильда осторожно, двумя пальцами, достала сложенный вчетверо белый листок и развернула его. Написано было от руки, аккуратным «учительским» почерком.

Моя милая Кло!

Не знаю, осталась ли ты такой же упрямой, как в детстве, но все-таки хочу кое о чем тебя попросить.

Когда будешь завтра в Арканю, у Лизабетты и Кассаню, задержись на несколько минут под зеленым дубом. – до наступления темноты.

Я увижу тебя и, надеюсь, узнаю.

Буду счастлива, если приведешь с собой дочь.

Больше мне ничего не нужно. Совсем ничего.

Разве что поднять глаза к небу и любоваться Бетелъгейзе [34] . Знала бы ты, детка, сколько ночей я глядела на эту звезду и думала о тебе!

Вся моя жизнь – темная комната.

Целую тебя.

Волны накатывали на порог пещеры, но брызги не долетали до Клотильды, как будто Всевышний в точности до миллиметра рассчитал высоту. Письмо дрожало у нее в пальцах, как грот-парус катамарана.

Между тем погода стояла безветренная, утро было тихим и жарким – солнце исподтишка заглядывало в пещеру.

Целую тебя.

Почерк матери.

П.

Подпись матери.

Кто, кроме матери, мог назвать ее «моя Кло»? Кому еще известны эти детали? После аварии Клотильда ни разу не надевала свой готский наряд.

Костюм в стиле «Битлджус» [35] – Бетельгейзе в европейской традиции. В комнате Клотильды висел постер, который мать подарила ей на четырнадцатилетие. Она выписала его из Квебека, и канадский перевод показался им гораздо поэтичнее американской версии.

Клотильда посмотрела на ведущую к морю тропинку, перевела взгляд на дорогу, петлявшую вдоль карниза до пляжей де л'Альга и Ошелучча. На другом конце тропинки нервно топталась девочка-подросток – то ли искала сеть, то ли изучала эсэмэску вдали от чужих глаз.

Клотильда перечитала письмо.

Кто, кроме матери, мог помнить коронную фразу Лидии Дитц? Культовую фразу из культового фильма, ту самую, что Клотильда выкрикнула Пальме в лицо, чтобы та наконец оставила ее в покое. Это случилось однажды вечером, когда они в очередной раз жестоко поссорились.

Их секрет. Известный лишь матери и дочери. Пальма тогда сказала, что утром они отправятся в город и купят Клотильде «приличную» одежду – удобную, яркую, женственную. Клотильда проорала ей в лицо отчаянную реплику Лидии Дитц и заперлась у себя в комнате. Эта реплика была формулой жизни подростка.

Вся моя жизнь – темная комната. Одна большая… темная комната.

Пятница, 11 августа 1989,

пятый день каникул,

сине-зеленое небо

Я очень люблю папу.

Не уверена, что многие питают к моему отцу теплые чувства, но я его просто обожаю.

Подружки иногда признаются, что он их пугает. О да, папа очень хорош собой – черные глаза, волосы цвета воронова крыла, квадратный подбородок, короткая бородка! – и так уверен в себе… А еще он всегда держится отстраненно – чтобы не сказать высокомерно.

Понимаете, о чем я?

Мой папа из тех мужчин, которые умеют высказать свое мнение одной веской фразой, одарить дружбой, произнеся всего два слова, и забрать ее назад тремя, отказать в помиловании, расстрелять взглядом. Тип преподавателя или босса, внушающего не только страх, но и уважение. Такой он со всеми… Кроме меня!