Александр Самоваров - Террористка

Оля проснулась в семь часов вечера. Этот второй сон принес ей облегчение, и, наверное, она не кричала во сне, потому ее никто и не будил. В соседней комнате жужжали низкие голоса мужчин. В шкафу у нее был собственный ящик для одежды. Она достала джинсы и теплый свитер.

В большой комнате за круглым журнальным столиком сидел отец и двое мужчин. Пили пиво. Один из мужчин — гигантского роста, что было заметно даже когда он сидел, в бархатном потертом костюме, — тут же поднялся ей навстречу и поцеловал влажными губами руку, пристально заглянув в глаза.

— Вы укололи меня бородой, — сказала Оля.

— Лебедев Константин.

Второй собеседник отца с красным лицом и в красной рубахе, подпоясанной черным кушаком, только привстал со своего места, кивнув головой:

— Ангелов Василий.

Оля присела в реверансе.

— Какая вы красавица, — пророкотал Лебедев и тут же сел на место, обратился к Ангелову: — Вы там в Болгарии ничего не понимаете, почему это мы, русские, обязаны спасать славян? И сербы тоже… Разговаривал с одним художником, а он мне — Россия нам должна помочь. Как все хорошо — вы плевать на нас хотели. Как плохо — выручайте, братья.

— Ну-ну, Костя, — похлопал гиганта по плечу Дориан Иванович, — Василий же не говорит, что Россия должна.

— Прямо так не говорит, — вскипел Лебедев, — а на морде у него написано…

— Не смей мой светлый лик называть мордой, — спокойно сказал болгарин почти без акцента, — и не тебе ж спасать придется.

— Да от кого спасать-то? — не унимался Лебедев. — Ваше быдло, как и наше, только об одном и мечтает — жить как в Америке. Вот по их заявкам все и делается.

— Не упрощай, не упрощай, — опять вмешался Дориан Иванович.

Оля прошла на кухню. Там Клава жарила кур и вовсю кокетничала с красивым мальчиком лет двадцати пяти, который резал помидоры и огурцы для салата.

Мальчик что-то говорил, а Клава поворачивала к нему свое разгоряченное лицо, делала большие глаза и восклицала — «Да!» Всем своим видом она подчеркивала, как интересуется тем, что ей говорят. А этот красивый лопух принимал за чистую монету столь фальшиво демонстрируемый интерес.

— Это Оля, а это Вадик, — сказала Клава, заметив Олю.

— А я вас помню, — сказал Вадик, — вы месяца четыре назад были у Дориана Ивановича. Хотите, я вас нарисую? Я не успел вам это предложить в прошлый раз.

— Вы тоже художник?

— Да.

— Нет, Вадик, я не хочу, чтобы меня рисовал ты.

Это «ты» Оля произнесла подчеркнуто, после чего Вадик должен был отстать от нее. Но он был слишком самовлюбленным молодым человеком, чтобы понять все правильно.

— Ну хотите, я нарисую только ваш портрет?

— Боже, Вадик, — испуганно прижала руки к груди Оля, — а вы хотели рисовать меня обнаженной?

— Хотел, — нагло заявил Вадик.

— Какое хамство, — покачала головой Оля.

— Нет, почему же… — горячился молодой человек.

— Вадик, ты что, не понял? Твои не пляшут, — вступила в разговор Клава.

— Вечно у вас, у баб, какие-то мысли дурацкие в голове, — зло сказал Вадик.

Женщины расхохотались.

Молодой человек в растерянности порезал палец и вышел вон. Оля села резать овощи вместо него.

— И чего ты приперлась? — сказала с сожалением Клава. — Он так со мной заигрывал.

— Ничего, придет — продолжите.

— Он на тебя глаз положил.

Оля промолчала. Мужчины, а тем более красивые, не были ей безразличны. Но она была из тех женщин, которых не так уж и мало, — физически неспособных изменять. Иногда она была зла на Станислава. Он полушутя предупреждал ее, что не силен как любовник. Но разве дело в этом? Пусть бы она просто была рядом с ним, чтобы до него можно было дотронуться, прижаться к нему. Она никогда не думала, что до такой степени может быть точным выражение «переложить тяжесть со своих плеч». Именно этого ей хотелось. Человек же, который мог ей в этом помочь, был неизвестно где.

— А этот Вадик классный любовник, — сказала Клава.

— Ты с ним спала?

— Нет. Просто чувствую. Он такой нервный, руки такие… как будто он все время что-то поглаживает, и глаза… Он словно постоянно обдумывает, как станет прикасаться губами к женщине, раздевая ее.

— Ты нимфоманка?

— Я люблю мужчин, — сказала Клава и после паузы добавила: — И некрасивых даже, если в них что-то есть. Сама знаешь, такие обаятельные бывают.

Оля знала. Ее бывший муж был красавец, а Станислав очень обаятелен. Но ей никогда не понять, в чем тайна этого обаяния. Скорее всего, он таким родился. Наверное, обаяние — это, как и красота, от Бога.

Между тем, знакомые к Снегиреву все подваливали и подваливали.

— Девочки, — влетел в комнату уже изрядно выпивший Дориан Иванович, — режьте быстрее, жарьте, парьте — и на стол.

Часто без всякого приглашения к Снегиреву приходили малознакомые люди, да еще приводили с собой своих знакомых. Так случилось и на этот раз.

Уже человек двадцать сидело, стояло, и один даже лежал. Гигант Лебедев спал на диване.

Одни просто пришли к гостеприимному художнику выпить и закусить, другим нужна была приятная беседа в приятном обществе, третьих гнало в эту квартиру одиночество. И если первые приходили с пустыми карманами, то вторые и третьи приносили выпивку и даже закуску с собой.

Разнося тарелки с закуской, Оля была поражена тому количеству бутылок — в основном с крепкими напитками, — что стояли на столах, подоконниках, на галошнице в прихожей… Квартира жила ночной жизнью. Все лампы, включая и настольные, были зажжены, и люди, переговариваясь вполголоса, двигались по квартире из одной компании в другую. Мужчин было, конечно, больше, но Оля заметила несколько девиц, в которых нетрудно было угадать шлюх.

Клава поставила на стол в большой комнате сковородку с жареными цыплятами и сказала:

— Все, ребята, еды больше не будет.

Оля обняла ее за талию, и они беспричинно рассмеялись. Клава выбрала из принесенных бутылок коньяк, и они с Олей сели на диван. К ним тут же со своим стулом пристроился Вадик. Он стал что-то рассказывать Оле, она не слушала его, но из приличия кивала головой. Вадик же все наливал и наливал.

— Девочки, — произносил он важно, — за искусство.

— А когда же будет за женщин? — кокетливо спросила Клава.

— За зеленоглазых женщин, — важно сказал Вадик.

— Скотина, — беззлобно отреагировала Клава.

Она была кареглазой, а зеленые глаза Оли благодарно улыбнулись мальчику.

Оля пила и не чувствовала опьянения. Ей становилось только легче дышать. Когда появилась вторая бутылка и Клава сладостно сказала, почти пропела: «Окосеем же мы с тобой, подруга», — Оля только рассмеялась.

Часам к двенадцати ночи часть публики удалилась. Зато пришел молодой генерал, — похожий на Сережу, бывшего мужа Оли, — с холеной молодой дамой.