Анатолий Степанов - Без гнева и пристрастия

— Я не знаю, надо ли это делать… — робко начала Ксения, но яростный Аркадий заорал на нее:

— Надо, надо! — И к Валерию: — Сколько хотят?

— Десять тысяч… баксов, — назвал сумму юрист. Дима присвистнул и опять похлопал Ксению по спине. Аркадий кратко прокомментировал:

— Круто.

— У меня нет таких денег, — почти с облегчением призналась Ксения.

— У вас есть такие деньги, — грозно заявил Валерий. — И не только такие, Ксения Валентиновна. По странному стечению обстоятельств, именно я должен был встретиться с вами за четыре дня до вашего отлета в Мадрид, чтобы передать вам письмо и совершить все юридические действия, с этим письмом связанные. Но судьба распорядилась иначе. — Вот теперь ему и понадобилась папочка: из нее юрист извлек роскошный твердый конверт и передал Ксении. — Мы спустимся в ресторан, а вы прочтите это письмо в одиночестве.

Они ушли. Все трое. Медленно, тихо, словно оставляя молодую женщину наедине с дорогим покойником. И оказались правы: письмо, написанное острым, почти готическим почерком, было от покойника:

«Единственная любимая моя, внученька моя!

Ты прочтешь это письмо, когда меня не будет на этом свете. Рано или поздно это произойдет — не знаю, но, читая эти строчки и вспоминая о нашей прошлой жизни, хоть немного погрусти обо мне. И прости (умершим легко прощать) своего небезгрешного деда за все. Скверно я поступал или хорошо — не имеет значения, ибо поступал я так для того, чтобы всю долгую жизнь ты была покойна и счастлива. Счастье, вероятнее всего, тебе сможет дать кто-то другой, но благополучие, уверенность в завтрашнем дне я постарался тебе обеспечить.

Теперь о деле. Разговор я начну с лирических воспоминаний о мрачной осени девяносто седьмого. То были тяжелые для меня времена, но сейчас я вспоминаю их со слезой умиления, потому что мы были все вместе: ты, твоя мама и моя дочь Светлана и я — старый пень. Одним вечером я пригласил тебя в свой кабинет и попросил приложить правую ладонь к толстому и мягкому куску картона. Боже, как ты была прелестна, весело и послушно исполняя каприз вздорного деда!

Сейчас будь внимательна, Ксюша. Отпечаток твоей ладони, оставленный на картоне, единственно возможный кодовый ключ к моим счетам в одном из крупнейших швейцарских банков. В нем завещанное тебе мною состояние. Оно — твое, но не все: сорок процентов его принадлежит моим компаньонам. Ты переведешь эти сорок процентов на счета, которые укажет тебе человек, передавший это письмо. Он в курсе, он знает все, он будет консультантом по всем твоим банковским делам. Без боязни доверься ему.

Помнишь, как мы с тобой рисовали смешную девчачью рожицу с косичками растопыркой на калитке нашей старой дачи? Это было последнее мое счастье, внучка.

Не стесняйся быть богатой. Богатство дарит стабильность и существенное право превосходства. Спокойно живи и уверенно радуйся жизни. А я уже умер.

Твой дед».

— Идут, — понял репортер и азартно приказал оператору: — Действуй!

Агрессивно, как моджахед ракету «стингер», прижимая к плечу камеру, оператор решительно рванул на передовую, к подъезду мирного замоскворецкого особняка, у которого в расслабленном ожидании стояли двое в камуфляже с автоматами наперевес. И боле — никого.

Но звериная интуиция не подвела репортера: раскрылась дверь и первыми вышли три милиционера в форме, которые тут же остановились на ступеньках, пропуская по одному весьма странных граждан — жеманно изящных, подчеркнуто беспомощных, в непонятных — не то мужских, не то женских одеждах. А вот и нестранные: по ступенькам спускались четверо солидных господ.

Неизвестно откуда рядом с оператором оказалась стая хищных и ухватистых молодых людей с телекамерами и фотоаппаратами. Как всполохи майской грозы, замелькали беспрерывные вспышки. Обыкновенные господа поспешно закрывали лица — ладонью, рукавом, портфелем. Один из странных, в кудрях черных до плеч, эдакий оперный Ленский, потянулся к немолодому красавцу-аскету из нестранных, поцеловал его в щеку и утешил капризно-ласково:

— Не волнуйся, любимый, все уладится.

Молодец-репортер успел на эту реплику с микрофоном и записал-таки.

А остальная стая, радостно взвыв, защелкала затворами фотоаппаратов с немыслимой быстротой.

Последним на крыльцо вышел милицейский майор, который добродушно объявил:

— Уважаемые пидары! Ландо подано!

И точно. Задом пятился на крыльцо «черный воронок». Так и не сумели представители средств массовой информации по-настоящему добраться до мужественного красавца-аскета. Он одним из первых без всяких просьб со стороны милиции поспешно взобрался по лесенке и исчез в черноте дверного проема тюремной перевозки. Последним возжелал уехать в «воронке» жирный лысоватый человечек, но твердой хозяйской рукой его придержал майор.

— Нет, Гарик, такой почетный гость, как ты, должен ехать только со мной.

— Не все ли равно, на чем в ментовку ехать? — философски заметил человечек.

— Не все равно, — уверенно возразил майор. — Свидетели мне нужны тепленькие, не проинструктированные тобой, Гарольд.

— Ты скажешь, — обиженно отбрехнулся Гарольд и полез в «Волгу» с мигалкой.

Кавалькада из четырех машин переулком двинулась к Полянке. Защелкали дверцы иномарок: репортерская братия организовывала погоню.

Ехать было недалеко, до ближайшего отделения милиции, где начальствовал энергичный майор. Журналисты, кое-как припарковав поблизости свой автотранспорт, законопослушно ожидали конца выгрузки задержанных. Дождались и после еще терпели минут десять. Понимали: менты серьезным делом занимаются — сортируют, распределяют по камерам, их побеспокоишь не вовремя, потом путного слова не дождешься.

Выждав положенное, телевизионный репортер (он само собой определился как главный) для порядка глянул на часы и решил:

— Пошли!

Майор сидел в дежурной части на кресле, специально вынесенном из его кабинета. Сидел развалясь и щерился, как сытый волк. Когда наконец закрылась дверь, похвастался журналистской братии:

— Я его все-таки прихватил с поличным, пацаны.

Репортер выдвинулся вперед и выдвинул микрофон:

— Кого? Маркова?

— Какого, в задницу, Маркова! — восторженно обиделся майор. — Гарика Пузанова! Пофартило так пофартило! Притонодержательство, подпольные азартные игры, беспатентная торговля спиртным. Если не восемь, то пятерку я ему намотаю наверняка. Вся московская уголовка его пасла — и ничего. А я взял. Я везучий, ребята!

— А Марков? — настаивал репортер. Остальные не мешали ему: понимали — он сейчас о самом главном и самом важном.

— Какой еще Марков? — тупо и уже без энтузиазма повторился майор.