Анатолий Степанов - Без гнева и пристрастия

— Я с тобой, — безапелляционно решила она, вскочила в рост на кровати, подпрыгнула на пружинах и, перепрыгнув через него, как в чехарде, скрылась в ванной.

— Не закрывайся, мне побриться надо! — успел крикнуть он.

— Брейся, — разрешила она.

Дарья тоже предпочитала душик. Душик журчал за пластиковым пологом, а Сырцов, тщательно изучая свое не первой свежести лицо, брился.

— А я тебя-таки с собой не возьму! — подумав, радостно воскликнул он.

— Не очень-то и надо! — тоже криком — сильно мешал душик — отозвалась Дарья. — Не с тобой, так следом!

— На чем? На палочке?

— На нашем любимом «форде»!

— Тебя же Маргарита привезла! — удивился он.

— Она не привезла, а привела. Дорогу на своем «саабе» показывала.

— Такие пироги, — констатировал он, не зная, что делать.

Понял, что делать, только тогда, когда они вышли на гранитное крыльцо, не попрощавшись ни с хозяйкой, ни с ее любимой подругой. Обе дрыхли без задних ног. А что еще делать одаренным вокалисткам в семь утра?

— Давай на нашем «форде», Жора, — попросила Дарья.

— На твоем, — ворчливо возразил Сырцов. И тотчас его осенило: — А что! На «форде» — так на «форде»! Есть возможность проверить кое-что.

Он рванул в дом, оставил ключи от «фольксвагена» на призеркальном столике в прихожей-вестибюле и вернулся на крыльцо.

Дарья открыла дверцу «форда» и спросила у него:

— Что будем проверять?

Он подошел к машине, отобрал у нее ключи, сел на водительское место и в ожидании, когда она поместится рядом, сообщил:

— Ты пока ремнем не пристегивайся.

— Почему же? — строптиво удивилась Дарья.

— Потому что я тебе говорю! — заорал он.

— Как хочешь, — не слишком обиделась она.

Дачная улица вяло спускалась к мостику через вшивую подмосковную речку. Проскочив мост, «форд» въехал в малорослый лес. Поворот — и они увидели далекую опушку. И человечью фигуру у обочины. Фигурка по мере приближения превратилась во вполне обыкновенного гаишного милиционера. Милиционер выкатывал на проезжую часть мотоцикл с коляской. Выкатил и поднял черно-белый жезл.

— Ложись на пол, ложись! — криком приказал Сырцов, выжимая педаль, правой рукой схватил ее за ворот куртки и рванул вниз, к полу. Мотоцикл перегораживал дорогу. «Форд» на скорости под сто ударил его бампером по переднему колесу. Скрежеща железом коляски по асфальту, мотоцикл отлетел в кювет. Гаишный мент, спасаясь, отпрыгнул неловко и упал.

Задолбил отбойный молоток. Смолк. Задолбил другой.

— Что это? Что это? — спрашивала, легко подвывая, Дарья с пола.

«Форд» подлетал к первой многоэтажке. Отбойные молотки прекратили работу.

На оживленном пятачке (магазин, столовая, кафе, минирынок о трех рядах) Сырцов приткнул автомобиль к тротуару, выключил мотор, откинул голову на подголовник и закрыл глаза.

— Проверил кое-что? — злобно спросила Дарья, помалу обретавшая себя.

— Проверил. — Сырцов открыл глаза, ударил кулаком по баранке («форд» крякнул), вздохнул освобожденно. — Теперь твоя очередь проверять.

— А что?

— Сколько дырок в твоем тарантасе.

Дарья покорно вылезла и медленно обошла «форд» кругом. Вернулась, уселась и деловито доложила:

— Три в багажнике.

— Легко отделались.

— Знаешь, когда самое страшное было? Когда я, носом в половичок, пыль нюхала.

— Да, устроила ты нам нескучную жизнь.

— Это ты устроил, ты!

Сырцов с интересом посмотрел на нее.

— Ты что, блаженная или прикидываешься? Они же не знали, где я, они же тебя все время пасли. И ты их ко мне привела.

Дарья ойкнула, прижала ладони к щекам:

— Я — полная идиотка, да?

— Идиотка, конечно, но не полная, а худая и симпатичная. — Он потянулся к ней, отвел ладошку и поцеловал в щеку. — Все, в общем-то, понятно. Непонятно лишь одно: почему так поспешно и кустарно?

Даже утром лужковская гордость светилась снаружи и изнутри, кичилась дорогим камнем, стеклом, сталью и пластмассой, гудела культурным гулом негромких человечьих голосов и хорошо пахла — не по-русски.

Уже со ступеней эскалатора Эва заметила его в обширном палисаде того заведения, которое в совковые времена весомо, грубо, зримо называлось пищеблоком. Хотя нынешнее это заведение подобным образом называть неудобно: уж очень элегантны вытянувшиеся в ряд стойки-прилавки, уж очень улыбчивы и франтоваты девицы за стойками, уж очень чисты и комфортабельны изящные столы с невесомыми стульями.

Из-за одного такого стола, оторвавшись от граненой стопки, ожидающе поднялся Альберт. Она его увидела сверху, а он ее — снизу. Тоже глазастый.

Встретились у входа в палисад, улыбнулись друг другу, дежурно поздоровались.

— Чего-нибудь выпьете? — обходительно поинтересовался Альберт.

— Пива, если можно. Сегодня очень жарко! — определилась она с напитком и направилась к столу, за которым ждал ее Альберт. А он — к стойке.

— Охотный Ряд, — вспомнила Эва название их местонахождения, когда он переставлял с подноса на стол высокий стакан с хорошо вспенившимся пивом, бутерброды с красной икрой и свои — вторые — боевые сто граммов.

— Прямо-таки в честь вашей профессии название, — неловко пошутил он.

— Не очень правильно. У меня другая профессия. — Эва глянула на его полную рюмку, повертела в пальцах ножку легонькой, пустой. — Вы — пьющий, Альберт?

— Я — выпивающий.

— Не нахожу разницы.

— И зря, — сказал он без обиды. Сел, поднял рюмку, подождал, когда она возьмет свой стакан, и произнес традиционное: — Со свиданьицем.

Она без комментариев отхлебнула пивка, платочком промокнула пухлый свой роток (убрала малые пенные усы) и без паузы приступила к делу:

— Говорите, Альберт.

Прибалтийская твердая конкретность плохо сочеталась с российской неопределенностью. Альберт только что выпил, только что крякнул, и вдруг — нате! — прямо о деле. О высоких материях сейчас бы порассуждать, о загадочном метафизическом существовании души…

— Поговорим, поговорим, Эва. Хотя я и не особо речист… — Ему, принявшему двести, уже хотелось говорить о себе. — А нахалы — бездарные, зато говорливые — часто, даже слишком часто обходили меня на моей жизненной стезе.

Эва деликатно отпила еще пивка, терпеливо дождалась завершения первого периода Альбертовой речи, но ко второму перейти не дала.

— Я слушаю вас, — твердо отмела сказанное Альбертом, как ненужную шелуху.

Альберт горько рассмеялся (что с нее, чухонки, взять?), взял в обе руки пустые рюмки, чокнулся ими и произнес короткий тост:

— За любовь! — И вдруг (по старой памяти любил следовательские игры) суровым голосом потребовал: — Вы должны познакомиться с объектом, Эва.

— За ручку, да? — изволила сострить Эва. — Здравствуйте, я — Эва, да?