Микаэла Блэй - Люкке

Она хотела только одного – удержать его, дойти до последнего, но ей стало ясно, что это конец.

– Ты плачешь? – спросил он.

Она не хотела показывать ему, как ей больно, но скрыть это было невозможно.

– Прости. – Он нежно провел рукой по ее щеке и вытер слезы. Она чувствовала себя совершенно раздавленной.

На пути к нему домой они не сказали друг другу ни слова.

Вся дрожа от холода, она выпустила его из машины и поехала обратно по улице Росенлундсгатан.

В зеркале заднего обзора она увидела, как он смотрит ей вслед.

Она опустила зеркало вниз.

Дождь наконец прекратился, но небо оставалось темным. Могилы на маленьком кладбище олицетворяли конец всему.

Эллен, прищурившись, посмотрела на колокольню Дандерюдской церкви. Воздух был холодным. Первый раз за очень долгое время ей по-настоящему захотелось поехать к маме домой на Эрелу. Она решила отправиться туда после поминальной службы и остаться на выходные. Они заедут на могилу к Эльзе, а потом им надо будет многое выяснить. После прошедшей недели она поняла, что должна заняться собой. Так дальше продолжаться не может. «Замерзшая печаль», – подумала она и вздрогнула. Может быть, все не так очевидно, как она себе представляет. Ей предстоит поставить себя на место других людей и заново оценить свое место среди них.

Эльза умерла.

Люкке умерла.

И Джимми ушел из ее жизни. Опять.

– Эллен, что ты здесь делаешь?

Она обернулась и увидела Андреаса. Он шел к ней по покрытой гравием дорожке с камерой на плече. Лейф следовал за ним по пятам.

– Разве ты не взяла отгул? – спросил Лейф.

– Да, но я здесь по личным делам, – коротко ответила Эллен и повернулась к Андреасу. – Что у вас нового? Вы что-то сняли?

– Только не рассказывай, чем мы сейчас занимаемся, – сказал Лейф. – Ведь она здесь по личным делам. Собираемся и едем. Хватит с меня этих глупостей. Так и в могиле недолго перевернуться, – пробурчал он.

– А вы не поедете на панихиду? – спросила Эллен.

– Нет, думаю, мы пропустим, – ответил Андреас. – Как-то неловко.

Раньше Эллен никогда не была на панихиде и не знала, чего ожидать.

Вместо маленького гроба в церкви стоял подрамник с большой фотографией Люкке, сделанной в школе. Фотографию обрамляли букеты и венки разных цветов и оттенков. Рядом горело несколько зажженных свечей, и их пламя дрожало от движения воздуха. Люди в темной одежде сидели на старых деревянных скамьях.

Эллен села на одну из пустых скамеек в последнем ряду. Провела глазами по иллюстрациям из Библии, развешенным по стенам. Стеариновые свечи на люстре не горели, и она не понимала, почему.

Ряды перед ней заполнялись под тихий гул. Эллен не отпускала мысль о том, хорошо ли эти люди на самом деле знали Люкке.

Среди собравшихся выделялись журналисты в джинсах и кроссовках. Они сели на скамью по другую сторону прохода. Некоторых она знала, некоторых – нет. Обычно журналистов на такие мероприятия не приглашали. Эллен пыталась найти объяснение тому, почему родители пошли на это.

На самом деле она поняла слова Лейфа о том, что можно перевернуться в гробу. И все же она была здесь.

О похоронах Эльзы она помнила только то, как после церемонии увидела ее, играющую между надгробиями. Сестра радостно прыгала в белом летнем платье с развевающимися по ветру волосами. Она смеялась и казалась счастливой, словно ей только что дали сахарную вату и скоро разрешат покататься на карусели. Когда Эллен рассказала об этом маме, та покраснела, как рак, и прошипела, что так больше говорить не надо.

После этого образ живой Эльзы исчез. Единственное, что от нее осталось, – сама Эллен.

В проходе, ведущем к алтарю, появились Харальд и Хлоя. Хлоя отставала от Харальда на несколько шагов и шла, опустив глаза вниз. Они не прикасались друг к другу.

«Охотник, который сбрил бороду, и злая мачеха», – подумала Эллен.

Когда Харальд заметил Эллен, он остановился у ее ряда и прожег ее своим пристальным взглядом.

– Я слышал, что ты тоже пострадала. Мне страшно жаль. Мы все от него пострадали. – Он говорил почти как священник.

Эллен кивнула.

– Надеюсь, это будет красивая церемония, – услышала она собственные слова, сказанные за неимением лучшего. – Но знай, это был не тренер по теннису.

– Наша семья сегодня уже встречалась с твоими коллегами. Надеюсь, они уважительно почтут память о Люкке. – Он поправил галстук.

– Без сомнения. – Эллен попыталась сказать убедительно.

Харальд кивал чаще, чем надо, словно пытался оправдаться, что они пригласили прессу на панихиду.

Эллен проводила его взглядом, когда он проследовал к алтарю.

Хлоя уже уселась на самый первый ряд, как будто была девочке ближе всех.

Эгоизм.

В дверях появился пожилой господин.

Папа Харальда. Они были поразительно похожи – Эллен узнала его по портрету в доме Харальда.

Он труси́л, почти волоча за собой ноги, словно каждый шаг приближал его к горькой действительности.

Следом за ним шла директор школы, где училась Люкке.

Интересно, она здесь как представитель школы, или ей стыдно, что она не разобралась с отношениями одноклассников к Люкке?

Эллен увидела несколько родителей одноклассников Люкке, но самих детей не было.

Вошла Хелена, и Эллен вздрогнула, словно взглянула в лицо самой скорби.

Она поздоровалась, осторожно кивнув. В ответ Хелена уставилась в каменный пол и продолжала идти вперед.

Могла ли она убить своего ребенка? В припадке безумия? Или злобы?

Вид у Хелены был очень одинокий. Она больше никогда не сможет поговорить со своей дочерью. Больше никогда не сможет сказать «прости» или обнять ее. Никогда, действительно никогда, когда речь заходит о смерти. «Если ты неверующий», – подумала Эллен и посмотрела на крест над алтарем.

«Я никогда не буду такой одинокой», – подумала Эллен, представив свою собственную маму. Она попыталась вообразить, каково той было потерять Эльзу.

Хелена села по другую руку Харальда.

Две женщины и один мужчина.

Зависть.

Двери церкви закрылись, и наступила мертвая тишина.

Эллен с трудом дышала в совершенно неподвижном воздухе. Свечи у алтаря больше не мерцали.

Зазвонили колокола, и она снова могла дышать полной грудью.

Глаза жгло. Так странно. Иногда на тебя накатывает скорбь, и ты не можешь совладать с нею. Плакать не хотелось. У нее нет права плакать на панихиде по Люкке, она ведь не знала девочку.

От чужой скорби появилась боль в затылке, которая перекинулась на позвоночник. Ей не надо было сюда приходить.

Колокола смолкли.

– Что только не делает с нами скорбь, – начал священник. – Начнем нашу панихиду с того, что все вместе сложим руки и в последний раз помолимся за Люкке.