Джеймс Ранси - Сидни Чемберс и кошмары ночи

— Я порвала с Гари, — сообщила Абигайл.

— Жаль.

— Что-то не верится, каноник Чемберс. — Последовала неловкая пауза, затем она продолжила: — Я шла за вами. Подумала, вам надо знать, как обстоят дела.

— Полиция к вам приходила?

— Да, сделали мне предупреждение. Отец совершенно взбесился — не мог понять, что им надо в нашем доме. Пришлось ему что-то наплести.

— И что же вы ему сказали?

— Мол, меня снова преследует Бенсон и полицейские его схватили.

Сидни остановился. Ему хотелось взять Абигайл за руку, но он понимал, что нельзя давать ей повод к подозрениям.

— Но это же неправда!

— Какая разница?

— Перестаньте наговаривать на людей.

Абигайл потупилась и посмотрела на испачканные после недавнего дождя туфли.

— Он действительно преследовал меня.

— Раньше. После этого его предупредили.

— Меня все преследуют, каноник Чемберс.

Сидни не собирался терпеть всякую чушь.

— Никто вас не преследует. У нас маленькая деревенька. Людям просто негде больше ходить, и они постоянно друг на друга наталкиваются.

— Вы ничего не понимаете.

— Чего-то, конечно, не понимаю, но вам поверить не могу. Если подобное вас сильно расстраивает, уезжайте отсюда.

— Именно этого я и хотела, но отец настаивает, чтобы я работала на ферме.

— Вам вовсе не обязательно слушаться его.

Они дошли до края луга, надо было поворачивать обратно. Сидни позвал Диккенса, он не видел, куда убежала собака. Священник никак не ожидал, что в конце трудного дня ему придется наставлять юную девушку, которая в глубине души ему не очень-то нравилась.

Абигайл не спешила закончить разговор.

— Я могу, например, работать секретарем.

— Можно научиться работать кем угодно, — заметил ей Сидни. — Тем более женщине с вашей напористостью и… воображением. Только перестаньте воображать, будто на вас все таращатся. Ничего подобного не происходит. У большинства людей и в мыслях этого нет.

— То есть на меня вообще не смотрят?

— Нет.

— Даже вы?

— Даже я.

— Уверены?

— Да. Прекратите обвинять людей, дайте им спокойно жить. — Сидни возмущало то, как легко распространять слухи и порочить репутацию. И он решил прочитать в воскресенье на эту тему суровую проповедь.

По дороге домой с бежавшим довольным Диккенсом Сидни вдруг увидел, как в нескольких ярдах от него мелькнул Джером Бенсон. «Вот чего мне только сейчас не хватает, — подумал священник. — Доказательства, что Абигайл не фантазирует, и все начнется сначала». Сидни подобрал палку и кинул в сторону. Диккенс бросился за ней. Сидни понимал, что за Редмондом нужен глаз да глаз: огонь не угас — теплился, может вспыхнуть пламя.

Пламя, думал он, ежась от первого осеннего холода. Недолго уже и до самой ночи Гая Фокса, когда будут жечь костры. Сидни вспомнил ночь, которую три года назад после того, как убили мужа Хильдегарды, провел с Амандой.

Открыв ворота, огораживавшие луг, он двинулся по тропинке, выводившей на главную улицу. Последние несколько недель были странным периодом, заставившим его размышлять о том, какими люди видят себя в мире. Насколько точно сознают, кто они и кем стали? Должны ли пытаться увидеть себя такими, какими воспринимают их другие? Сидни сомневался. Важно научиться себя любить и стараться быть лучше. А выяснять, кто что думает, ни к чему.

На кухонном столе Сидни увидел завернутую в коричневую бумагу прямоугольную коробку. Ленонард объяснил, что нашел ее на пороге. Под ленточкой лежало письмо. Сидни развернул его и начал читать:

Дорогой каноник Чемберс!

Спасибо, что поняли меня, и за ваше всепрощающее сердце. Я знаю, что лишился доброго имени, и в прошедшие недели усвоил, как легко может рухнуть репутация. Людям несвойственна доброта. Они могут продолжать наговаривать вам на меня даже после моего отъезда. Скажу одно: я старался быть добропорядочным, даже если это не всегда получалось. Надо попытаться опять, постараться бросить пить. Я уезжаю во Францию — собираюсь примириться с сыном и миром. Благодарю вас за терпение и прошу прощения, если бывал груб. Последние годы я был сам не свой. Это вам сувенир в память обо мне. Наверное, всякий выдающийся детектив должен иметь такой. Встречайте зарю. Ждите восхода солнца. Satis verborum.

Сидни открыл коробку. Внутри оказался миниатюрный фотоаппарат «минокс» Дэниела Мардена.

Заканчивался Великий пост — время, когда Сидни всегда становился раздражительным, и в эти дни директор колледжа Тела Господнего попросил его провести на Страстную пятницу трехчасовую службу в университетской часовне. Ничего неразумного в его просьбе не содержалось, но служба падала на самую середину первого после смерти мужа приезда Хильдегарды в Гранчестер. Изменить Сидни ничего не мог. Сроки назначены, билеты куплены, гостиница заказана. Сидни был весь на нервах.

Служба представляла собой размышления на тему каждого из семи «слов» Иисуса на кресте. Начинать следовало с «Отец! Прости им, они не понимают, что делают!», и обсудить идею вечного прощения и отношений между Иисусом и матерью. Проповедь будет перемежаться музыкой в исполнении хора колледжа, специально отобранной профессором музыковедения Орландо Ричардсом. Затем Сидни предстояло коснуться испытанного Христом одиночества («боже мой, боже мой! Почему ты меня оставил?») и закончить его окончательной победой и воссоединением с Богом («Отец, в руки Твои предаю Мой дух»), Сидни решил посвятить каждому «слову» по целому дню подготовки и, чтобы проникнуться вдохновением, повел Диккенса прогуляться по лугам. Было пасмурно и ветрено, низко висели тяжелые дождевые облака. Погода вполне подходящая для размышлений о Страстях Господних.

Сидни попытался представить себя у подножия Голгофы. Посмотрел на нависший над рекой Кем высокий вяз и подумал о дереве креста, двух разбойниках и мучительной смерти. А если поговорить об этом событии как о преступлении, в котором Христос стал жертвой? Можно было бы привести список подозреваемых. Иуда значился бы в нем соучастником убийства, первосвященник — виноватым в том, что отправил невиновного на казнь. Пилат проходил бы как член правительства, оказавшегося неспособным вмешаться. А какова роль самого Иисуса? Ведь он «не отвеща ему ни единому глаголу», и Его молчание могло спровоцировать суд.

Можно было бы пойти дальше и попытаться выяснить, какая ответственность лежит на самом Создателе. Пожертвовав Сыном во имя великого блага, не превратился ли сам Господь в убийцу?

Хотя после войны эта тема была бы многим близка и Сидни смог бы углубиться в теорию целительной жертвы, такой путь был бы опасен. Ему пришлось бы объяснить, что история Иисуса отлична от любой другой. Поскольку это была первая смерть, за которой последовало воскресение, центральный персонаж превратился из жертвы в главное действующее лицо. Пасха являет собой попрание смерти смертью. Воскресение — развязка преступления, разрешение величайшей тайны, не только смерти Иисуса, но и смысла жизни человека на земле.