Игорь Зарубин - Привычка убивать

Слесарь-инструментальщик с обанкротившегося завода, а ныне автомастер по ремонту иномарок вдруг опустился на колени и обнял Клавдины ноги.

— Прости меня… — всхлипнул он.

— Господи, Феденька, — как подкошенная опустилась рядом с ним Клавдия. — Как хорошо, что ты вернулся, милый мой. Я так по тебе тосковала, если бы ты знал.

— Я люблю тебя, Клав, я не могу без тебя жить, — лепетал и Федор, тычась губами в ее воротник. — Ты прости меня, дурака…

— Да что ты, Федя, это я во всем виновата…

— Да в чем же? Это я негодяй…

Потом они целовались, хихикали, делали друг другу интимные признания, а потом решали, как обставить перед детьми возвращение Федора.

— Нет-нет, я не пойду, — паниковал Федор. — Я так перед ними виноват.

— Но они ж твои дети, ты что, они все поймут, — уговаривала Клавдия.

— Ага, а последний раз, помнишь?

— Я с ними потом все выяснила. Они тебя любят, — соврала Клавдия.

— Не, давай постепенно. Только не сегодня…

— Ну куда еще тянуть? — не соглашалась Клавдия, которой хотелось побыстрее разрубить хоть этот узел.

— Не-не, я завтра позвоню, поговорю с Максом. А потом поговорю с Ленкой…

И тут они услышали из другого темного угла сдавленное хихиканье.

Клавдия вскочила так, словно под ногами у нее была гадюка.

— Кто там?! Кто это?!

— Кто здесь? — закричал и Федор.

Хихиканье перешло в громкий смех, и из темноты вывалилась девушка, которую всеми силами пытался удержать Макс.

После взаимных неловкостей и клятв в приличном поведении, выяснилось, что первыми этот уголок облюбовали Максим и Маша, с которой сын как раз и собирался познакомить мать.

— Ну я ж тебе говорил, ты помнишь?

Словом, отступать было некуда.

Этой ночью Федор ночевал дома.

Уже когда дети спали, а взрослые, устав от любовных ласк, лежали в обнимку, отдаваясь наступающему мирному сну, Федор вдруг встрепенулся, вскочил с кровати и бросился вон из квартиры.

Клавдия даже не успела его остановить, потому что через секунду он влетел обратно, держа в руках огромный полиэтиленовый пакет.

— Тю, чуть не забыл. Это ж я тебе. Ну-ка померяй.

И он вывалил на кровать мягкое, переливающееся, тонко пахнущее, элегантное, дорогущее чудо.

— Шуба… — пролепетала Клавдия.

Ну какая женщина устоит, чтобы тут же не примерить норковую шубу?

Клавдия надела ее на голое тело.

Федор после этой примерки уже спать не мог. И Клавдии не давал уснуть, ну прям мальчишка какой-то…

Есть такая игра — нужно из маленьких бесформенных разноцветных кусочков сложить картинку. На всех книжных развалах продается. Игра скучная и долгая, в которой сам результат совсем не стоит тех усилий, которые на него затрачены.

Именно эту игру и напоминала работа, которую должна была теперь провернуть Дежкина. И провернуть в кратчайшие сроки. Сопоставлять улики, сотни раз перечитывать протоколы вскрытий, протоколы допросов, протягивать от одного к другому тонкие, непрочные ниточки и стараться нарастить их до состояния толстого, нервущегося троса. Иначе в суде все развалится, как через два месяца разваливается дачный домик, построенный за неделю шабашниками.

А не клеилось тут многое. Строго говоря, почти ничего не клеилось, хотя на первый взгляд дело выглядело ясным, как стеклышко.

Если это Карев убил, а тут сомнений почти не осталось, то почему все остальное не сходится? Почему на машинке не обнаружено следов крови? Ладно, эти следы он мог уничтожить. Но мотив? Даже у самого сумасшедшего маньяка есть вполне конкретный мотив. Мотив, который этот маньяк может четко и ясно изложить. Карев же лепечет что-то невнятное про то, что женщина порочна по своей сути, что женщин даже в священники не берут, что Ева совершила первородный грех и теперь все женщины должны нести за это наказание. Ну хорошо, допустим. Но почему тогда только блондинки в шубах? Они что, более грешны, чем брюнетки в пальто или шатенки в куртках? Какая-то ерунда. Да и на молитву к нему в основном одни женщины ходили, хоть и пожилые. Их ведь он не перерезал. Какая-то чушь…

На все эти вопросы должен ответить Кленов, который вот уже час как уехал на допрос. Вернется наверняка только к вечеру. А до того времени остается только сидеть и ждать, убивая время заполнением всевозможных бумажек. Игорь поехал в архив, подробнее заниматься Хабаровском, Беркович опять на каком-то выезде.

— Привет, госпожа следователь.

Чубаристов застрял в двери, словно не решался войти.

— Заходи, Виктор. Чаю хочешь? Пирожки есть.

— Не без удовольствия. — Чубаристов вошел и сел. — Ну что, готова выслушать меня?

— Готова. — Клава захлопнула папку и полезла в стол за стаканами. — Давно готова.

— Видишь, я раньше срока. Ведь неделя еще не прошла. М-м, какая вкуснятина. Может, мне жениться уже пора?

— Давно пора.

— Уверена? — посмотрел на Клавдию Виктор.

— Да, уверена, — лучезарно улыбнулась Клавдия.

— Так надо понимать, что у тебя на семейном фронте…

— На семейном фронте фронта больше нет.

— Поздравляю.

— Спасибо.

— Так вот ты про спортсменов спрашивала. И так все шишки на мою голову…

— А ты там с какого боку? — Клава пододвинула Виктору стакан. — Осторожно, горячий.

— Спасибо. — Чубаристов зазвенел ложечкой. — Да я же просто курировал отправку команды, вот они меня и привлекли. Так сказать, на общественных началах. Понимаешь, это же курам на смех! Больше никогда не возьмусь. Уже пальцы болят объяснительные записки строчить. Писатели, наверно, меньше пишут. У меня уже больше томов, чем у Чехова и Горького, вместе взятых. Как до уровня всех Дюма доберусь, так на пенсию пойду. Ладно, Клавдия, спасибо за пирожки. Один с собой забираю. Поскакал.

— Это все?

— Да нет никакой моей вины! — развел руками Чубаристов. — Я и нервничаю так, что постоянно все на меня валится. Словно кто-то специально подставляет.

— Кто?

— Знать бы… — Чубаристов опустил голову. — И ты на меня не обижайся. Нервы никуда.

— А знаешь, я так и подумала, если бы было что-то, ты бы не нервничал.

— Все-таки ты баба прозорливая, — как бы с укоризной сказал Чубаристов.

— Я не баба, — улыбнулась Клавдия. — Я тетя.

— Ну как, похоже? — Кленов протянул Кареву вырезанный силуэт.

— Похоже. — Дьячок улыбнулся, щурясь от бьющей в глаза лампы. — А вы в субботу работаете?

— Да, приходится вот, вы ведь тоже? — полунамеком спросил Кленов.

Здесь, в тюрьме, Карев как-то изменился. Слетел весь пафос, все ерничество, и остался нормальный человек. Правда, не совсем нормальный, потому что чувствовал он себя неуютно в этом качестве.