Стивен Хантер - Честь снайпера

— Опознать сможете? — спросил Акков у гауптштурмфюрера-араба, который медленно шел вдоль шеренги тел, пристально их разглядывая.

Салид всматривался в каждое мертвое лицо. Он не испытывал ничего, кроме чувства долга и ответственности, а также честолюбия, полученного от истинной веры. Маски смерти не имели для него никакого значения, в свое время он видел их тысячами, быстро усвоив за время службы в группе «Д», что нет смысла задерживаться на каждом отдельном лице.

В какой-то момент Салид достал из-за пазухи папку, чтобы сравнить данные.

— Насчет женщин не могу сказать, — задумчиво произнес он. — Придется их отмыть и привести в порядок, чтобы можно было опознать. Что же касается Бака, я надеялся сегодня его прикончить. Это стало бы дополнительной заслугой, наградой за которую стала бы неделька в Берлине. Но если только он не один из тех, кому снесло полголовы, я его здесь не вижу. Возможно, его тут и не было.

Недельный отпуск в Берлине являлся лучшей наградой для страстных и любвеобильных боснийцев, любивших насиловать женщин почти так же, как и убивать. Личные предпочтения самого Салида были более эстетическими: если бы ему дали неделю отпуска, он вернулся бы к ежедневной практике пяти молитв и мечтам о суровой красоте Палестины с ее рощами из финиковых пальм и оливковых деревьев, выбеленными солнцем скалами из песчаника, ее щедростью, скрытой в задумчивой рассеянности, ее теплом, ярким солнцем, ее нуждающимся народом.

— По прогнозам разведки, Бак должен был быть здесь, — заметил Акков.

— «Прогноз» — это научное слово, обершарфюрер. Разведка просто строит предположения, как и все мы. В других условиях я бы назвал эту операцию великолепной и успешной. Трупов столько, сколько пехотинцам фон Бинка не удавалось собрать в одном месте за целый год. Однако именно эта операция была очень специфической. Я до сих пор не могу сказать, добились ли мы успеха, и пока не знаю, какой отчет представить обергруппенфюреру Гределю.

— Господин гауптштурмфюрер! — окликнули Салида.

К нему поспешно приблизился возбужденный боец. В руках он держал винтовку, которую протянул Аккову, а тот передал Салиду.

Это была винтовка «Мосин» образца 1891/1930 с оптическим прицелом ПУ и ремнем в виде сложной петли, чтобы закреплять ее на теле в трех точках.

— Белая Ведьма была здесь, — пробормотал Акков. — В этом нет никаких сомнений.

Снайперское везение: пещера.

Снайперское везение: пещера, в которой нет медведя, волка, барсука или какой-нибудь другой дикой твари, готовой сразиться с незваным пришельцем за право собственности.

Снайперское везение: ручей, по которому можно пробежать несколько километров, не оставляя следов. Больше того, когда Мила наконец выбралась из воды, она вскарабкалась на скалы и поднялась по каменистой тропе на твердую, сухую землю. Опять же, никаких следов.

Девушка забралась в пещеру и сжалась в комок, глядя на то, как лучи поднимающегося над Карпатами солнца пробиваются сквозь листву. Вокруг царила тишина. Картина казалась идеальной: вертикали двадцатиметровых сосновых стволов, горизонтали сосновых ветвей, гармония зелени и бурых красок, уходящий вниз склон, зелень травы, чем-то напоминающей клевер, косые лучи солнца, проникающие сквозь заросли. В воздухе чувствовался сладкий аромат сосновой хвои. Картина была настолько безмятежная, что Миле пришлось сделать над собой усилие, чтобы оторваться от нее: все вокруг говорило об умиротворенности и безопасности, в то время как об этом, скорее всего, не могло быть и речи.

Мила не видела ни одного немца, хотя поле зрения было ограниченно. С другой стороны, партизаны ее тоже не искали. У нее не было ни винтовки, ни карты, и она понятия не имела, где находится. Все произошло так быстро, по-современному — вот ты в одной вселенной, на грани сна, грезишь о близких людях, а в следующее мгновение ты уже в другой вселенной, где царит оглушительное насилие, а все и вся пытаются тебя убить.

У Милы ныло все тело. Чем дольше она лежала, тем больше сигналов боли поступало от различных его частей, осознающих, что им уже больше не нужно работать по максимуму и они могут расслабиться в безделье, отрапортовав о своем дискомфорте. Мила несколько раз упала, заработав синяки и ссадины и ободрав колени. Ей пришлось пробираться через густые заросли, поэтому лицо и руки были иссечены сосновыми иголками. Похоже, она потянула мышцы на груди, и эти мышцы настойчиво докладывали о своих страданиях. Была еще такая мелочь, как растянутая лодыжка, но у лодыжек имеется определенное свойство: первый день они помалкивают, а на следующий громко жалуются. Добрая сотня царапин, шишек, синяков, порезов, ссадин и уколов требовала к себе внимания. Тем временем Мила отчаянно проголодалась. Что она будет есть?

Мила не была лесным жителем. Она родилась и выросла в большом городе. Ее жизнью были петербургские кинотеатры и кафе, что можно было сказать про многих коренных петербуржцев из старинных семей: Мила никак не могла заставить себя называть свой родной город Ленинградом. Это был город белых ночей, прекрасный в неярком северном свете, с величественными соборами и дворцами, бесчисленными реками, каналами и мостами. Это был город Достоевского, город русской литературы, самый европейский город в России. И он никак не подготовил Милу к тому, с чем она столкнулась сейчас.

Она поняла: ей нужно составить план. Ее отец, мудрый и изобретательный, уже все решил. Мила услышала его голос. Оставаться в пещере, дождаться наступления ночи, затем с наступлением сумерек начать спускаться вниз. Возможно, ей повезет, возможно, не повезет: либо она наткнется на крестьян, которые ей помогут, либо на немцев, которые ее убьют. Но нельзя просто лежать здесь, дожидаясь смерти.

Теперь необходимо оценить ситуацию. Воспользоваться головой. Папа говорил, что ты умная, все учителя говорили, что ты умная. Думай!

Анализируй, анализируй, анализируй. Прежде чем решить какую-либо проблему, необходимо понять ее суть. Это верно и в физике, и на войне, в политике, медицине и любом другом виде человеческой деятельности. Необходимо определить, что на самом деле является правдой, в отличие от того, что хотелось бы считать правдой.

Папа свято в это верил, и эта вера его погубила.

Отец Милы был агрономом-биологом, и его задача, как и у всех, кто работал по этой специальности, заключалась в том, чтобы повысить урожайность пшеницы. Родина жила на своей пшенице: из нее получался хлеб, а хлеб означал жизнь. Кто-то однажды сказал, что хлеб — основа жизни. Отец Милы рассмеялся. «Нет, — ответил он, — хлеб и есть сама жизнь».

Однако его работа была основана на твердой вере в генетику великого Менделя. Увы, один украинский крестьянин-гений по имени Трофим Лысенко верил в теорию гибридов. Он завоевал расположение Сталина, а вскоре получил власть. Лысенко всеми способами подкреплял свои теории, сначала письмами в научные журналы, затем письмами властям, которые стали оканчиваться ночными визитами сотрудников госбезопасности.