Ирина Арбенина - Фамильное привидение

Немецкая кухня, по Аниному разумению, — это то — если речь не идет, конечно, о свиной ножке и колбасках, — что лучше всего есть большой ложкой! То есть нечто ароматное, горячее, густое, сытное… Необыкновенно «домашнее» и очень вкусное.

А праздник, по всей видимости, только разгорался. Народу все прибывало. Теперь уже люди перемещались по лужайке, задевая друг друга локтями. Темнело, и огни каруселей горели все ярче и веселей, на небе появилась луна, похожая на очень большой нарядный пряник, испеченный специально к Октоберфесту.

Но Светлова больше не могла задерживаться на этом празднике жизни, то бишь на лужайке…

В девятнадцать десять она уже стояла перед высокой дверью подъезда на Хоттерштрассе и нажимала кнопку домофона.

Встретила Аню сама Софья Кирилловна… Шустрая худощавая старушка, передвигавшаяся не на каталке, как можно было ожидать исходя из ее возраста, а довольно энергично и самостоятельно — на своих двоих.

Проводив Аню в просторную, похожую на кабинет комнату, Софья Кирилловна выключила мерцающий на письменном столе компьютер.

— До семи я работаю, — сообщила она Светловой, развеяв ее подозрения о клизмах и старческой немощности.

— Ну, так что же Федор Федорович? — поинтересовалась она бодро у Светловой.

— Видите ли, Софья Кирилловна… Дело в том, что Федор Федорович Хованский…

Светлова приготовилась к худшему.

Но, к ее удивлению, известие о кончине Хованского старушка восприняла абсолютно спокойно.

Конечно, это можно было объяснить тем, что она находилась в том возрасте, когда такие вещи перестают удивлять…

Но существовало, очевидно, и другое объяснение.

Судя по реакции, Софью Кирилловну волновало другое.

С присущей старикам эгоистичностью, пропустив мимо ушей сообщение о смерти Хованского и пробормотав только: «С вами в России все время что-нибудь случается!» — Софья Кирилловна торопливо осведомилась:

— А что же мои мемуары?

— Мемуары?

— Ну да! «Воспоминания старой эмигрантки»? Мемуары, которые я передала Федору Федоровичу?

— Старой эмигрантки? Так вы говорили с Хованским о ваших мемуарах?

— А вы не в курсе, о чем мы говорили с Хованским? Разумеется, главным образом мы говорили о моих мемуарах, дорогая! Ради этого он и приезжал — большая любезность с его стороны! — в Мюнхен. Видите ли… Я боюсь, что скоро умру и все это, — она кивнула на компьютер и стол, заваленный книгами, фотографиями и бумагами, — останется без присмотра.

— Ну что вы…

— Конечно, я понимаю, кому-то они покажутся скучными. Ну что нынешнему поколению воспоминания о каких-то давно ушедших днях?! Не знаю, право… Может, и не стоило сдувать с тех дней пыль и вытаскивать их на свет? Знаете, скажут: опять эти старики — все-то они занудничают и вспоминают, вспоминают, вспоминают…

— Ну что вы! — вполне искренне поторопилась успокоить старушку Светлова. — Я бы вот, например, с большим удовольствием почитала!

— Правда?

— Конечно!

— Право, мне неудобно… Может быть, вы из вежливости?

— Клянусь, мне очень интересно! Правда, можно почитать?

— Ну, что ж… извольте.

Они распрощались самым любезнейшим образом.

Софья Кирилловна так обрадовалась Аниному предложению почитать ее мемуары — по-видимому, такие предложения были немалой редкостью, — что даже позабыла спросить у Светловой: а зачем, собственно, и с какой целью та пожаловала к ней в гости? Неужели только ради того, чтобы сообщить о смерти Федора Хованского?!

«Что ж… — удовлетворенно хмыкнула про себя Светлова, — хочешь порадовать автора — прояви интерес к его нетленным трудам. И он у тебя на крючке!»

Итак, цель поездки Хованского в Мюнхен объяснялась, оказывается, просто.

Софью Кирилловну Витенгоф, девяностотрехлетнюю даму, находящуюся, впрочем, в ясном рассудке и вполне работоспособном состоянии, увлек пример ее соотечественниц-эмигранток, на склоне лет занявшихся мемуарами. Сознание, что она унесет с собой в могилу то, что никто, кроме нее, не сможет уже рассказать потомкам, подвигло старую женщину на нелегкий, но крайне соблазнительный писательский труд…

Мемуары! Именно по этой причине — поговорить об издании ее воспоминаний — и приезжал к ней из России председатель Дворянского союза Федор Хованский.

Загруженная распечатанными в срочном порядке на принтере мемуарами, Аня вышла из дома Софьи Кирилловны Витенгоф на моросящую дождем пустынную Хоттерштрассе.

Дождь становился все сильнее. Хорошо, что у Светловой был с собой ее замечательный зонт, большой, надежный и крепкий, — его хватало на то, чтобы не мокла ни Светлова, ни рукопись.

Вдыхая довольно свежий — особенно после Москвы — мюнхенский воздух — один только Английский парк в Мюнхене располагался почти на трехстах гектарах, а кроме него, было еще сорок шесть парков и садов! — Аня пошла до гостиницы пешком.

Погода между тем совершенно испортилась. Но надо было проветриться…

Светловой предстояло ночное чтение.

«Маленькая белокурая девочка десяти лет, Сонечка Витенгоф, сидела у окна с завязанным горлом и смотрела, как другие дети играют во дворе. Она простудилась. В городе все время дули страшные, сильные ветры, и в домах беженцев стало очень холодно.

Соня решала один важный вопрос. Накануне она слышала, как мама обсуждала с бабушкой ее поведение.

«Ничего страшного. Это естественно… — говорила она бабушке. — Девочки всегда влюбляются в друзей своих старших братьев… Правда, Сонечка так мала…»

И теперь Сонечка решала важный вопрос: действительно ли она так мала, чтобы влюбиться в Алексея Глинищева, друга своего брата Саши…

Или все-таки ничего? Десять лет ведь не так уж и мало.

Однако было еще одно ужасное обстоятельство… Алексей Глинищев был женат.

Влюбиться в женатого человека! Как Сонечка, право, провинилась перед этой несчастной женщиной, его супругой, которая осталась где-то в России…

А в том, что она влюбилась, никаких сомнений у Сонечки не было.

Одно только имя «Алексей» казалось ей удивительным.

Во-первых, так звали царевича… Известие об ужасной гибели которого вместе с его несчастной семьей в Ипатьевском доме все так остро в Крыму теперь переживали.

Во-вторых, Алексей Глинищев был самым красивым молодым человеком, которого Сонечке доводилось видеть.

К тому же Алеша Глинищев рассказывал ужасно интересные и страшные истории. Особенно пугала Сонечку одна — про старика.

Это было семейное предание Глинищевых.

Алеша даже говорил, что эту историю будто бы Лермонтов описал в своем произведении «Штосс».