Ирина Арбенина - Фамильное привидение

Он сделал это неожиданно даже для самого себя, почти спонтанно, особенно не обдумывая… Но психологически это было рассчитано предельно верно.

Он не привлекал к себе внимания.

И никто не обратил на него внимания.

Каких-то несколько мгновений.

Он встал и вышел.

Потому что это были те последние пять минут в его жизни, в которые он мог еще что-то изменить.

Несколько минут, подаренных ему судьбой, зазор во времени.

Когда-то Аня Светлова рассказывала Ладушкину о тибетских магах, которые умеют превращаться в невидимок. Суть этого умения вовсе не волшебная и не в том, чтобы стать в действительности невидимым. Просто маги обладают умением, приближаясь, не возбуждать в живых существах никаких эмоций. Достигается это умение с помощью долгих занятий. Ведь человек беспрестанно видит множество предметов, но замечает очень немногие. Остальные не производят на него никакого впечатления. Все зависит от того, запоминается ли ему зрительный контакт или нет. Если нет — то получается, что предмет оказался для человека как бы невидимым. Что не противоречит обычному житейскому наблюдению: если вы не привлекаете к себе внимания, то вас почти и не замечают.

Возможно, что-то в этом духе и произошло с Ладушкиным.

Он ушел незамеченным. И растворился в толпе на людной шумной улице.

Все. Теперь он был изгой. Егор Ладушкин — человек вне закона.

Звучало это ужасно. Но что-то подсказывало Гоше, что он был прав, поступив таким образом. Человек, скрывающийся от правоохранительных органов… Что ж… Лучше так. Ведь в тюремной камере он был бы обречен. Там ему точно не доказать своей невиновности.

А на свободе у него оставался шанс. Слабый, но все-таки шанс.

Однако до чего же слабый это был шанс!

Все было против Ладушкина. Паспорта в Москве теперь проверяли на каждом шагу, даже у похожих на домохозяек пожилых женщин… Что уж тогда говорить о молодом накачанном мужчине?! С особым взглядом хорошо натасканного добермана.

Что было делать Ладушкину? Снять однокомнатную берлогу где-нибудь в Митине или Бутове?

И что дальше?! Ладушкин представил, как он будет сидеть взаперти в снятой им однокомнатной квартире в спальном районе, что вполне приближалось, по его представлениям, к заключению в одиночной камере.

Но и это небезопасно: случится в столице еще один какой-нибудь теракт — и участковые снова пойдут по квартирам, переписывая жильцов, выявляя незарегистрированных граждан. И вообще… Населению теперь внушалось, что сообщать куда следует о незнакомом человеке, выходящем из подъезда, есть долг гражданина.

Вынужденная бездеятельность, жизнь отдельно от семьи — сколько так можно продержаться? Год? Два? Ладушкин точно знал, что он не выдержит и месяца такой жизни.

Если бы не дочь и жена — Гоша ясно представил утопающую в слезах Генриетту! — он бы решил свою проблему разом. Просто взял бы эту Инару Оскаровну за ее блестящие одежонки и вытряс из нее истину.

А потом будь что будет!

Но ради семьи ему следовало поискать иной выход из ситуации…

Шереметьево было ему, увы, заказано. Мало шансов, что его не задержат на паспортном контроле, — ведь его, по всей видимости, уже ищут. Но даже если он успеет улететь, данные о том, что он за рубежом, найдут в компьютере — и его будут продолжать искать — теперь уже там, за границей.

Надо было срочно что-то придумывать…

Гоша откопал нужный телефон.

Ему нужна была срочная консультация с молодым человеком, по прозвищу Юрист, про которого было известно, что по крайней мере половину своего времени он проводит в Европе. При этом нимало не смущается, если ему отказывают в визе. Граница, конечно, была на замке, но не для таких людей, как Юрист.

Юрист в консультации не отказал. И за двадцать пять минут Гоша получил исчерпывающую информацию. Правда, к юриспруденции она никакого отношения не имела.

Теперь Ладушкину предстояло приобрести ваучер в Польшу и билет на поезд до Берлина. И вперед…

А впереди был Одер.

На последней перед границей станции Ладушкин упаковал вещи, переоделся в спортивную экипировку «Адидас» — конкретно в трусы и майку! — и, простившись со своими милыми попутчицами — «С богом!» — вышел из теплого уютного купе поезда Москва — Берлин. Перед уходом он, разумеется, дал девушкам-попутчицам последние наказы и наставления. Что называется, тщательно проинструктировал.

Итак, джоггинг… Бег трусцой!

Человек в адидасовских трусах, занимающийся бегом, — что может менее всего привлечь к себе внимание? Разве только летящая по небу птичка.

Ладушкин проводил взглядом ушедший поезд и, как и полагается заботящемуся о здоровье и внешности цивилизованному человеку, затрусил… в направлении Одера.

Над рекой стелился туман. И из-за этого она поначалу показалась Ладушкину угрожающе широкой… Ну, просто не река, а море.

К счастью, туман быстро таял. И когда он растворился окончательно, обнаружилось, что Одер не так велик, как могло показаться поначалу.

Юрист точно объяснил ему, где находится брод.

Когда-то Гошин дед переходил через Одер. Теперь его перешел Ладушкин.

Попутчицы не подвели Гошу. Он встретился с ними в назначенном месте, забрал вещи, переоделся.

Теперь его путь лежал в Париж.

Город, который, на взгляд Ладушкина, обладал необъяснимым свойством быть «своим» — родным, понятным и легким не только для парижанина, но и для чужестранца.

А Светловой Анне снился ребенок с темно-фиалковыми глазами. Такого цвета в жизни, конечно, не бывает, он может только присниться…

Проснувшись, она поняла, кого видела во сне. Это был ее ребенок. Ребенок, которого она ждала.

Последнее время Светлова все делала по правилам: принимала витамины, занималась специальной гимнастикой, подолгу смотрела на цветы и ни о чем плохом не думала.

Поэтому, когда позвонила Генриетта, рыжая, как огонь, жена Ладушкина, и из трубки полился поток словесной чепухи, торопливый и сумбурный, Светлова некоторое время держала трубку на приличном расстоянии от уха, опасаясь, чтобы этот бурный поток не нарушил ее покоя и сосредоточенности в счастливом ожидании ребенка.

Но трубка все булькала… И сквозь Генриеттины рыдания — впрочем, жена Гоши плакала так часто, что не всегда следовало придавать этому значение! — Анна уловила какие-то действительно серьезные вещи.

Речь шла о Ладушкине.

То, чего хотела от нее Генриетта, вряд ли было по силам женщине, находящейся в том положении, в котором в данный момент своей жизни находилась Светлова. Его еще называют «интересным»…

— Тихо, — предупредила Генриетту Аня.

— Хорошо. — Рыжая разом смолкла.

— Первое. Отныне и до того момента, как с Ладушкиным все утрясется, ты будешь говорить спокойно, не торопясь, по возможности обдумывая свои слова, и желательно вполголоса. Твои визги не должны волновать моего ребенка.