Ростислав Самбук - Горький дым

Имеется целый ряд радиостанций, финансируемых империалистическими разведками, которые занимаются прямым шпионажем против СССР и стран социалистического содружества.

Большой вклад в разоблачение подрывной работы этих радиостанций внесли разведчики социалистических стран, которые работали на этих радиостанциях и вернулись на родину. В своих выступлениях, статьях и книгах они разоблачили методы шпионско-подрывной деятельности, показали атмосферу лютой ненависти ко всему прогрессивному и социалистическому, царящую на радиостанциях «Свобода» и «Свободная Европа». Работая над повестью, автор использовал материалы этих разведчиков, опубликованные в печати, но документальным произведением ее назвать нельзя.

В повести рассказывается о грязных методах работы шпионско-диверсионных радиоцентров, о деятельности украинских буржуазных националистов.

Все началось с приезда Сенишина в Киев... Бывает же такое: пристанет мелодия, куплет из песни или просто какая-то фраза — засядет в голове, как гвоздь. Где-то он слышал, что это отклонение от нормального психического состояния. Подумав так, Рутковский поежился. На миг почувствовал страх и холод в спине — повертелся и вытянулся в кресле, насколько позволяли привязные ремни. Ерунда какая-то. Нервы у него крепки как канаты: лучшие врачи пришли к такому выводу. Выглянул в окно — самолет уже пробил облака и шел на посадку. Еще несколько минут и...

Все началось с приезда Сенишина в Киев.

Через несколько минут они снова встретятся — Юрий Сенишин уже ждет его, условились но телефону, — вчера он говорил с Юрием из Торонто, а сейчас «Боинг» идет на посадку в мюнхенском аэропорту. Полсуток от Канады до Западной Германии, перелет, к которому Рутковский готовился чуть ли не год.

И все потому, что летом прошлого года Юрий Сенишин приехал в Киев.

Самолет коснулся бетонного покрытия посадочной полосы. Максим вздохнул и расстегнул ремни. Не торопился выходить, подсознательно оттягивая встречу с Сенишиным.

Таможенник даже не заглянул в чемодан Рутковского, Максим подхватил его и вышел в зал, где сразу в нескольких шагах увидел Юрия. Да, это был его двоюродный брат Юрко Сенишин, и Максим узнал его сразу: высокий, статный, еще моложавый, хотя уже с преждевременными залысинами и сеткой едва заметных морщин под глазами. А рядом с ним черненькая, с высокой копной волос, совсем юная женщина. Максим мог бы принять ее за Юрину дочь, если бы не видел фотографии Иванны. Даже в гостинице на столике около Юриной кровати стояло фото Иванны. Сенишин не скрывал, что и сейчас влюблен в Иванну, через десять лет после женитьбы. Ей не меньше тридцати, а выглядит двадцатилетней.

Юрий сделал шаг навстречу Максиму, только шаг или два, не более, приветливо помахал рукой, усмехнулся и что-то сказал жене. Иванна посмотрела на мужа, но не ответила, а уставилась на Рутковского: смотрела настороженно и выжидающе. Максим — высокий, еще выше ее мужа, русый, с широко поставленными темными глазами, улыбчивый, в сером, хорошо сшитом костюме. Очевидно, она представляла Рутковского совсем другим, так как удивление застыло в ее глазах: оно не исчезло даже тогда, когда Юрий обнял Максима и они расцеловались, тогда она усмехнулась и подала Максиму руку — он поцеловал ее, видно, она не ожидала этого и удивилась еще больше: глаза округлились и потемнели.

— Это все? — вопросительно глянул на чемодан Юрий.

Да, это были все вещи Максима. Наверно, Иванна ожидала увидеть забитого паренька в мешковатом пиджаке, стесняющегося и краснеющего, по крайней мере чувствующего себя неловко, а вдруг появляется молодой человек в хорошо сшитом костюме и даже целует ей руку...

Иванна не выдержала и еще раз искоса глянула на Максима — что-то в его усмешке не понравилось ей, может быть, снисходительность — впрочем, вероятно, это ей только показалось: смотрит с интересом и серьезно. Что ж, все было закономерно: она привыкла вызывать интерес у мужчин, и в этом отношении Юрин кузен не был исключением.

Это сразу успокоило Иванну, в конце концов, все оказалось значительно лучше, чем представлялось: по крайней мере, сначала, пока Рутковский будет жить у них, ей не придется стыдиться.

Это было главным — не стыдиться. Все же он Юрин брат, а не какой-то там... Хочет она этого или нет — он их родственник. Иванна ожидала худшего и уже жаловалась в кругу близких знакомых, что судьба подкинула ей неприятность, родственника с той Украины... После Юриного визита в Киев он выбрал момент, использовав поездку за границу, и остался здесь. Конечно, неотесанный мужлан, да и откуда у них шарм и галантность: говорят, что в Киеве до сих пор носят вышитые рубашки и сапоги... Она сама видела, когда приезжал танцевальный ансамбль — ну ладно, на сцене такое еще простительно, но ходить в сапогах по городу!..

Сегодня (Юрий настоял на этом, у него какие-то гипертрофированные родственные чувства) в честь приезда двоюродного брата они устраивают небольшой прием, так, узкий круг самых близких знакомых; Иванна с ужасом думала об этом вечере и заранее просила прощения у подруг, а оказывается, все не так уж плохо.

Но почему, когда Максим улыбается и смотрит на нее, она улавливает в его взгляде чуть ли не превосходство?

Максим еще раз скосил взгляд на Иванну, и у него вдруг екнуло сердце и захотелось на Крещатик: постоял бы около станции метро, подождал бы Олю, хотя ждать ее обычно не приходилось — у Оли был не женский характер, она почти никогда не опаздывала... Где теперь Оля? Для нее он — отрезанный ломоть...

А правду знают лишь несколько человек... Возможно, когда-нибудь он вернется в Киев — теперь для него это самая сокровенная мечта, — но ведь Оля, по-видимому, не дождется его. Максим помрачнел, и Иванна сразу же заметила перемену в его настроении. Все же у женщин иногда бывает воистину поразительная интуиция, а может быть, не интуиция, просто женщины наблюдательнее мужчин.

Вон Юрий как шагает твердо, с чувством собственного достоинства. Уверен, что сделал огромное дело для брата, почти что благодеяние. Это возвеличивало его в собственных глазах — в конце концов, дело не только в Максиме, есть высшие принципы, которыми руководствуется каждый порядочный человек, в чем в чем, а в порядочности Сенишин себе не отказывал.