Владимир Кашин - …И никаких версий. Готовится убийство

— Почему вы все время говорите неправду, Варвара Алексеевна? — в упор спросил Коваль. — Вы за кого-то боитесь? За мужа?

В круглых совиных глазах женщины зажегся тусклый огонь.

— Не провоцируйте меня, товарищ полковник. Я никого не защищаю, ни за кого не боюсь. Будем откровенны: если кто и виноват в том, что не был выключен газ, так это или он сам, или его любовница Нинка, она еще оставалась и ушла позже. У них, знаете, были свои, очень странные отношения.

— Вы же не следили за временем!

— Я слышала через дверь, как она вызвала лифт и поехала. Лифт у нас так грохочет, что волей-неволей услышишь… Да в конце концов, если бы и Слава оставался, какое же это преступление?! Так что мне нечего скрывать, обманывать… и бояться нечего…

Коваль не мог не согласиться с логикой Варвары Алексеевны. Действительно, нетрезвый Павленко, если и уходил последним, скорее всего не обратил внимание на плиту, тем более что сидели они в комнате, а не на кухне.

Словно проверяя себя, Коваль вытащил из папки, которую принес в кабинет, фотографии квартиры Журавля, сделанные при ее вскрытии. Выбрал одну: из комнаты через дверной проем была снята плита и чайник на ней. Но это ничего не доказывает: чтобы обнаружить какое-нибудь несоответствие, заметить, что огонь не горит, а ручка повернута на газ, нужно было очень внимательно присмотреться.

— А мы никого в преступлении не обвиняем. Вы превратно меня понимаете, Варвара Алексеевна. Моя задача — выяснить обстоятельства смерти Антона Ивановича Журавля, установить истину. А обвинять будет прокурор, если обнаружится преступление…

Однако Коваль чувствовал, что Варвара Алексеевна чего-то боится и не искренна с ним. «И все-таки почему она не сообщила мужу о гибели друга?!» — думал он, пока женщина подписывала листы протокола.

«Почему? Чего она боится?»

Ответа Дмитрий Иванович не находил и, проставив время, размашисто расписался на пропуске.

Дмитрий Иванович считал, что хорошо знает свою Наташку, которую, не заметив, как это случилось, давно перестал называть «щучкой», и был уверен, что, живя отдельно от него, в квартире Ружены, она не забудет родительский дом.

Действительно, дочка частенько бежала из института не к себе, а к ним. Иногда усаживалась, как когда-то, в кабинете Дмитрия Ивановича, в его любимое старое кресло, и, благо отец всегда приходил домой поздно, готовилась к занятиям, пользуясь книгами по юриспруденции, которых у самой не было.

Не застав дочь у себя дома, Коваль обычно удовлетворялся сообщением Ружены, что та пообедала или поужинала и уехала.

Единственно, что удивляло Дмитрия Ивановича, так это то, что в последнее время Наталка могла исчезнуть буквально за несколько минут перед его приходом. Она очень переменилась. Казалось, девушка не скучала по отцу, даже избегала его, словно боялась, что он будет расспрашивать о том, о чем не была готова рассказать. Ружена — другое дело. Подружившись с ней, хотя сначала они никак не могли ужиться под одной крышей, Наташа откровенничала, как с подружкой. Дмитрий Иванович радовался, что между дорогими ему людьми установились добрые отношения, и в то же время как-то по-детски обижался, ревновал Наташу к Ружене, считая, что дочь все-таки должна быть ближе к родному отцу, а не к мачехе. В такие минуты ему вспоминалось, как дружно жили они вдвоем, как хорошо проводили редкие свободные у Дмитрия Ивановича вечера в задушевных беседах на большой, уютной кухне их старого дома.

Да, все это было. И все это в прошлом, как в прошлом и маленькая остроносенькая девочка-щучка с бантами в косичках, завязывать которые он с трудом научился. Теперь она вполне самостоятельный человек. Два года тому назад оставила филологический факультет и решила стать юристом — как он думал, под влиянием его рассказов. Не жалеет ли теперь об этом решении? Вроде бы нет. Но разве признается, если думает иначе! Очевидно, так и должно быть, а он — старый брюзга и не понимает молодежь?..

В это воскресенье, как очень часто в выходной, Коваль был на работе. Позвонив под вечер домой, полковник узнал у Ружены, что Наташа снова, какой уже день, не показывалась.

В голосе Ружены ему послышались тревожные нотки. Он спросил, не случилось ли чего-нибудь непредвиденного. «По-моему, у нее все в порядке», — ответила жена, но это странное, неуверенное «по-моему» усилило его беспокойство. Тогда он сказал, что поедет не домой, а к Наташе. Ружена в ответ не только не возразила, а как будто обрадовалась, что также было необычно и еще больше встревожило его.

У Наташи сидели друзья.

Дмитрий Иванович одним взглядом охватил знакомую обстановку комнаты, где словно невидимо еще присутствовала Ружена. Скромные обои, казалось, еще хранили тепло ее дыхания, небольшой стол под окном и круглый журнальный столик посреди комнаты, два кресла, занимавшие много места, и удобный диван «Лира». Все это осталось от Ружены. Наташин был только туалетный столик с зеркалом, так как свой Ружена забрала. На журнальном столике сейчас стояли четыре кофейные чашечки и вазочка с карамелью. Девушку по имени Рита, худую, долговязую и большеглазую, с постоянным, будто застывшим выражением удивления в глазах, с распущенными золотистыми локонами, которые двумя ручьями низвергались на плечи, Коваль знал; коренастого же парня со всклоченными волосами, видно не очень дружившими с гребнем, сидевшего на диване рядом с Ритой, Дмитрий Иванович видел впервые.

У Коваля был свой ключ от квартиры, поэтому он неожиданно появился на пороге. Рита кивнула в ответ на «здравствуйте», а парень, увидев полковника милиции, медленно поднявшись, произнес с улыбкой «…уже» и назвался Афанасием Потушняком. Улыбка у парня была добродушной и приветливой. Коваль тоже, находясь в хорошем расположении духа, потому что снова увидел свою Наташку, принял шутку и ответил в тон «…пока еще» и добавил: «Дмитрий Иванович».

«Три и четыре. Трое людей и четыре чашечки», — вспомнив совет Спивака обратить внимание на то, что в квартире Журавля в трагический вечер на столе стояло три тарелочки и только две кофейные чашечки, Коваль мысленно улыбнулся. Он уже заметил в плохо освещенном углу комнаты, у окна, еще одного юношу. При появлении Коваля тот поднялся с кресла, доставая головой чуть ли не до потолка, и так застыл в почтительной позе.

Полковник его, так же как и Афанасия, видел впервые, но каким-то особым чутьем понял, что именно этот смуглый, как Ковалю вначале показалось — черный, юноша с пышной гривой волос и огромными, широко расставленными глазами будет интересовать его больше всего.

— Не пугай людей своей формой, — засмеялась Наташа, бросаясь навстречу отцу, — давай шинель, повешу. И знакомься, — добавила, кивнув в сторону смуглого юноши: — Хосе. С Кубы. Учится у нас, в университете.